Величие мастера - Михаил Михайлов

Задерживаться надолго в таком положении – практически под перекрестным огнем было недопустимо. Нужно было либо откатываться назад, либо пытаться подавить огонь пулеметов. Но Речкин понимал, что патронов мало не только у него. Прийти на помощь с тыла никто не сможет. Оставалась одна надежда – на группу, что наступала на северном склоне.

– Рахматуллин! – окрикнул Титов одного из солдат с тем умоляюще-напряженным видом, продавившим глубокие морщины на командирском лбу, что не мог бы оставить равнодушным даже самого безответственного бойца. – Осилишь его гранатой?

Совсем еще юный боец, с черными, как смоль, бровями и смуглой кожей, не высокий, но широкоплечий, и, судя по телосложению, крепкий и прыткий, несколько ошарашенно посмотрел на ротного. Он лежал в неглубокой воронке от снаряда метрах в десяти от Титова.

– Я? – Туманным, призрачным взглядом Рахматуллин осторожно коснулся глаз ротного, все еще не веря своим ушам.

Титов молча кивнул. Плотно сжав и без того тонкие, как две ниточки, губы, Рахматуллин сосредоточенно прикинул расстояние до окопа, занятого пулеметчиками.

– Далеко, товарищ младший лейтенант! – криком, сквозь истошный надрыв немецкого пулемета, заключил боец, с видом все еще растерянно-неуверенным и полным надежды, что не пошлет его ротный под шквальный огонь.

– Давай, родной! Подберись! У тебя же бросок – что надо! – почти умолял его Титов, как вдруг значительно усилилась стрельба на северном склоне и ненавистный пулемет затих.

Рахматуллин еще раз внимательно посмотрел на вершину сопки и, закинув винтовку за спину, что есть силы устремился туда.

Либо пулеметный расчет уничтожила вторая группа, либо егеря перетаскивали свой «МГ» к северному склону, решив, что с этой стороны им уже ничего не грозит. Но метнуть в проклятый окоп гранатой все же было необходимо. Хотя бы для профилактики. На случай, если пулеметчики остались там и, к примеру, перезаряжали свою машинку.

Несколько секунд, и прыткий боец был уже метрах в тридцати от позиции расчета. Первая граната ударила прямо в каменную стену окопа, брякнула, чуть откатилась назад и разорвалась в паре шагов от каменного сооружения. Не прошло и секунды, как ввысь взметнула вторая черная болванка, точно миновала укладку из камней и скрылась за ней же. Мгновение, и черное облако дыма расползлось над тем местом, где совсем недавно мелькали немецкие каски и строчил пулемет.

– Вперед! – задрав высоко над головой трофейный автомат, что есть силы, на срыве голоса прокричал Титов, выскакивая из-за своего каменного укрытия.

И все, как один, пользуясь сложившейся у немцев заминкой, сорвались в атаку, обнажив себя перед лицом врага, перед лицом смерти, зло, стремительно и отчаянно.

Вновь часто заклацали затворы, загремели винтовочные выстрелы и автоматные очереди. Плотный теплый воздух над высотой содрогнулся в порыве оглушительного «Урррааа!!!».

– Уррааа! – напористо вторил северный склон высоты. И оттого на душе делалось спокойнее, а главное – уверенность в своей скорой победе здесь, на этом клочке обильно политой кровью холодной северной земли, становилась тверже и непоколебимее.

Уже поднимаясь во весь рост над скалистым выступом, что так надежно скрывал Алексея от вражеских пуль, краем глаза он заметил, как Рахматуллин рухнул на землю. Как оползли его широкие плечи, как впилось бессильным грузом его совсем еще детское симпатичное лицо в плотный ковер мха. Он рухнул, словно спиленное дерево. Пуля настигла смельчака в последний миг, вот так жестоко, когда уже не страшен был пулемет и сзади мчались плотной стеной его товарищи.

Последние несколько метров, уже выпустив из своего «ТТ» четыре из пяти оставшихся пуль, Речкин преодолел в один прыжок. Перескочив через невысокую каменную обкладку, всем своим телом он навалился на первого попавшегося ему на глаза егеря. Плотно сжимая здоровой рукой рукоятку пистолета, находясь на грани обморока от сводившей с ума головной боли, Алексей принялся изо всех сил сыпать размашистыми ударами по глухой стали каски. Чувствуя, как егерь, лица которого лейтенант даже не видел, начал испуганно трепыхаться, пытаясь скинуть с себя поправшего его русского офицера, Речкин нанес ему еще несколько сильнейших ударов под каску – в область виска, пока тот не обмяк, словно мешок, набитый мягким, еще теплым мясом.

Чуждая, гортанная немецкая речь, преисполненная страха и ожесточенности, сливалась с отборнейшим русским матом, коего Алексею в таком изобилии не доводилось слышать со времен массовых купаний в проруби на Крещенье, в далекие детские годы. Не люди дрались здесь… Свора разъяренных, бешеных собак слилась в бесноватом клубке животного безумья! Ругань, глухие удары, выстрелы, крики на срыве голосовых связок, стоны заглушали все сущее вокруг! В совершенно невообразимой, запредельной динамике мелькали рядом руки, немецкие и советские каски, наполненные последней каплей злости и отчаянья, лица, лезвия ножей и черные дула винтовок и автоматов, саперные лопатки, брызги крови…

Речкин бросился на очередного егеря. Высокий, широкоплечий детина с щетинистыми рыжими усиками на оранжево-крапленом лице загнал длинный штык-нож почти по самую рукоять в грудь раскосоглазого паренька в советской форме. Охватив толстую, мускулистую, как ствол дуба, шею немца раненой рукой и плотно прижимая ее к себе второй – здоровой, что закостенело держала пистолет, Речкин буквально оседлал противника. Сделав несколько несуразных шагов, здоровенный егерь все же свалился на колени. Мощный локтевой удар пришелся Алексею точно в скулу. В глазах потемнело, а в голову словно ударила молния. Речкин сам не понял, как оказался под врагом. Немец навалился всей своей неподъемной тушей на раненую левую руку Речкина, умело выкручивая сильными пальцами пистолет, а второй рукой протягиваясь к рукоятке штык-ножа, которая зловеще возвышалась над окровавленной грудью убитого красноармейца. Особо остро в те секунды Речкин чувствовал, как пульсируют вены на висках, как сочится по волосам теплый пот, как бьет в нос резкий, незнакомый запах иностранного одеколона. Дьявольским огнем горели колючие глаза рыжеусого егеря на расстоянии терпкого табачного дыхания, что исходило из его пересохших губ. Выбившись из сил, Алексей завопил что было мочи, не то взывая о помощи, не то пытаясь ошарашить таким образом своего мучителя.

Чья-то рука умело выхватила нож из пронзенной груди бойца, сверкнуло в лучах солнца окровавленное лезвие, и егерь, протяжно застонав, обмяк прямо на Алексее.

Речкин отдышался. Путем неимоверных усилий ему удалось вылезти из-под своего несостоявшегося убийцы. Рукоятка штык-ножа теперь уже торчала из его спины…

Все кончилось так же стремительно, как и началось. Односекундно, внезапно, словно по отмашке. Еще минуту назад Речкин из последних сил бился, сражался за свою жизнь, чтоб отнять жизнь чужую, а теперь стоял словно тень, нелюдимо, молча оглядываясь вокруг, еще до конца не осознав, что жив, что и на этот раз все обошлось… Крупные капли пота скатывались по его лицу, шее, смешивались с грязью и оставляли пересекающиеся между собой на бледной коже мелкие дорожки крохотных частиц земли, словно весенние ручьи на асфальте. Левая скула заметно припухла, но болела не сильно. Больше беспокоила рука, сильно растревоженная во время рукопашных схваток, коротких, почти не отпечатавшихся подробностями в памяти от большого потока адреналина, обильно выброшенного в кровь.