Магнус Миллион и Спальня кошмаров - Жан-Филипп Арру-Виньо

В зале величественного Гульденбургского театра преподавателям лицея отвели первые ряды. Они сидели в церемониальных мантиях и квадратных шапочках с кисточками, обменивались поздравлениями и раздували щёки от важности, будто тот, ради кого они здесь собрались, был обязан каждому из них лично своей медалью, которую сегодня ему вручит сам великий герцог.

Позади них сидели лучшие ученики: справа – мальчики из Гульденбургского лицея, слева – девочки из школы домоводства. Все они были торжественно одеты (одни – в пиджаки и галстуки, другие – в плащи и воротнички, похожие на лопатки для торта), все хихикали и выкручивали шеи, чтобы получше разглядеть друг друга, не обращая внимания на бдительность надзирателей и торжественность момента.

Магнус тоже попал в число этих счастливчиков – наверняка исключительно благодаря имени отца. А вот как проник в толпу почётных гостей Свен Мартенсон, было полнейшей загадкой. Магнус быстро заметил его на первом балконе. Смокинг сидел на нём как влитой, волосы сверкали брильянтином, Свен разглядывал публику в маленький театральный бинокль, инкрустированный перламутром.

Интересно, заметил ли он, что Магнус ему потихоньку помахал? Во всяком случае, он не ответил и, казалось, высматривал среди зрителей кого-то другого. Мальчик почувствовал лёгкий укол досады, обнаружив, что Мимси Покет рядом со Свеном нет.

Но вот настала торжественная минута, и по залу прокатился нетерпеливый гул. Загремели первые такты военного марша, выдуваемые из оркестровой ямы ансамблем из медных духовых инструментов и гобоев. Зрители в едином порыве поднялись, приветствуя человека, который появился в герцогской ложе.

Магнус впервые в жизни видел своими глазами великого герцога, и дрожь любопытства пробежала у него по спине.

Самый могущественный человек в государстве, потомок правящей династии Сильвании, оказался мальчиком лет двенадцати, не больше. Среднего роста, щуплый, с бледным, будто фарфоровым лицом, чёрными волосами, разделёнными посередине безупречным пробором. Одет он был в парадную военную форму, сбоку висела шпага, а рукой он прижимал к себе громоздкий шлем с перьями казуара, который надевают только в самых торжественных случаях.

Рядом стоял Гаральд Краганмор, внушающий страх канцлер и личный советник великого герцога. Краганмор был так высок, что в ложе с низким потолком ему приходилось стоять согнувшись чуть не пополам. Рот его был искривлён в гримасе, напоминающей улыбку, но во взгляде, которым он окидывал публику в партере, не было ни намёка на дружелюбие. Не дай бог испытать когда-нибудь на себе гнев этого человека! – будто бы говорила притихшая толпа, дожидаясь, пока великий герцог усядется в своё кресло в ложе, после чего смогут сесть и все остальные зрители.

Возможно, он ошибся, но Магнусу показалось, будто на лице великого герцога мелькнула улыбка, когда он увидел в партере под собой лицеистов. Улыбка появилась и тут же исчезла… Что это было? То ли он просто был рад их видеть, то ли испытал разочарование из-за того, что не может к ним присоединиться, то ли почувствовал зависть… Он будто бы на секунду стал самым обычным мальчишкой, но тут же поспешил снова вернуть на лицо бесстрастную маску, полагавшуюся ему по статусу.

Чувство одиночества было прекрасно знакомо Магнусу, он хорошо понимал герцога. Должно быть, непросто управлять страной вроде Сильвании, когда тебе так мало лет – как бы ни старались опекуны придать тебе солидности с помощью эполет с золотой бахромой и шлема с перьями.

Не может быть, чтобы великий герцог был замешан в исчезновении Антона Спитла и его товарищей, даже несмотря на то что их увезли из лицея солдаты, убеждал себя Магнус. Юный правитель никогда не одобрил бы подобной низости. Может, он даже выслушал бы Магнуса и помог отыскать ребят?

Но для этого, конечно, понадобилось бы прорваться через глухую стену телохранителей. И миновать Гаральда Краганмора, от одного присутствия которого подкашивались ноги.

– Ваше величество, господин канцлер, уважаемые собратья, дамы и господа…

Из длинной речи Филиппа Оппенгейма, произнесённой монотонным голосом, Магнус не запомнил ни слова.

Известный химик прославился уж точно не благодаря своим ораторским талантам и не благодаря лаконичности. Его выступление длилось два часа, минута в минуту: он что-то говорил про войну и мир, про роль науки в деле объединения народов (родился учёный в Гульденбурге, но всю свою научную деятельность вёл в соседнем государстве, Западной Сильвании). С первых же минут его речи Магнус вынужден был бороться с сильнейшими приступами летаргии. Справедливости ради надо сказать, что этой ночью он почти не спал. И теперь клевал носом и, если бы не сочувственные толчки соседа в бок, уснул бы безмятежным сном и оглушил своим храпом весь зал.

Впрочем, и остальные зрители тоже впали в оцепенение. Профессор Оппенгейм оказался исключительным занудой, и противостоять сну удавалось, похоже, только двоим: великому герцогу и Свену Мартенсону.

Первый с достоинством и бесстрастием блистательно играл свою роль правителя государства. Что же до второго, то он прилип к перламутровому биноклю и, как загипнотизированный, не отрывал глаз от очаровательного создания, которое появилось на сцене рядом с оратором.

Она была одета в шёлковое платье, будто бы сшитое прямо на ней. Скрестив руки на груди и обратив прекрасное лицо профилем к зрительному залу, она полуприкрыла веки и устремила взгляд на носы своих туфель-лодочек: образец внимания и самообладания.

Осознавала ли она, что весь зал смотрит сейчас на неё одну? Так или иначе, её это нисколько не смущало. Должно быть, когда всю жизнь носишь на плечах груз такой неземной красоты, привыкаешь к тому, что все без исключения обращают на тебя внимание. И всё-таки, по мнению Магнуса, Свен Мартенсон разглядывал её уж слишком пристально, и Магнусу было от этого немного не по себе.

Когда конференция наконец-то завершилась, все были так рады вздохнуть свободно и размять затёкшие ноги, что оратору достался настоящий шквал аплодисментов.

– Это ещё хуже, чем старик Рагнард! – прошептал сосед Магнуса.

– Хватит хлопать, а то сейчас по новой начнёт! – предупредил другой.

Оркестр определённо разделял эту точку зрения: словно для того, чтобы не допустить нового всплеска вдохновения оратора, трубачи заиграли весёлую мелодию, оповещающую начало церемонии вручения награды.

Опираясь на руку своей прекрасной спутницы, Филипп Оппенгейм торжественным шагом направился к штуковине, похожей на скамейку для молитв и с такой же обивкой из бордового бархата, и с видимым усилием преклонил на неё колени.

Но даже и так, стоя на коленях, он всё равно был слишком высок для его высочества. Великий герцог вышел на сцену под бой барабанов и был вынужден подняться на цыпочки, чтобы надеть на шею учёному награду: светло-зелёную ленту, на которой висела тяжёлая медаль с гербом Сильвании.

Великий герцог вынул из ножен саблю и трижды коснулся клинком плеча учёного, прежде чем провозгласить своим по-мальчишечьи звонким, но сильным голосом: