Кольца Джудекки - Вера Евгеньевна Огнева

городских властей появлялась возможность провести очистные работы почти посуху.

Во вьетнамском вопросе наличествовал еще один немаловажный аспект. Поговаривали, что в поселке Вьетконга идет самая настоящая обычная, хоть и уединенная жизнь. Там даже есть дети! Упоминался так же, высланный соседями десант. Якобы крюковцы, прослышав о наличии у раскосых большого количества женщин, снарядили экспедицию за живым товаром. Сколько их пошло неизвестно. Обратно не вернулся никто. Один алмазовский житель с умной головы пристал к экспедиции. От него, естественно, с тех пор тоже — никаких вестей. Рассудили: либо воду на рисовые поля возит, либо присутствует на тех полях в виде удобрения.

Илья очнулся как от толчка: на площадь наступила тишина. Теперь граждане католического района стояли ровным кругом. Только с одной стороны этот круг разрывался, опять же, ровно как по струнке. В образовавшийся живой коридор вносили портшез.

Илье показалось, что люди перестали дышать. Ветерок, и тот, убоявшись, смылся. Ни дуновения, ни шороха, ни дыхания. Смерть, что ли, пожаловала собственной персоной?

Дабы не усугублять собственное положение, и он замер, только глазами вращал, да мелко-мелко, не заметно для посторонних, трясся коленками.

А за портшезом…  Илье пришлось напрячься, чтобы не заорать. За портшезом в кандалах, в длинной рубахе и колпаке, расписанном чертями, шагал невысокий широкоплечий мужчина с лицом, навсегда перечеркнутым корявым рубцом. Шагал спокойно, не делая покаянной, либо унылой, в общем, никакой особенной мины. Шел, смотрел по сторонам, выглядывая кого-то в толпе. На мгновение задержался — сзади, из темноты, огрели плетью. Он даже в лице не поменялся.

Илью кольнула иррациональная злость на Сергея. Иш, форс свой бандитский кажет. Нет чтобы сравняться с бордюром, пригнуться, распластаться. Жанна Д'Арк из Мордовии! Но представить, Сергея прижавшим уши, Илья не смог. Себя — пожалуйся, уже есть. А его — нет.

Злость твоя, Илья Николаевич, стало быть, идет от простого как мычание чувства зависти, — как оно ни парадоксально в такой ситуации. Ну, есть у Сергея Углова внутренне свободное пространство, в котором он может вольготно расположиться и смотреть оттуда на всяческую суету; или как сейчас — скрыться в нем, пусть снаружи давят и гонят. Но главное, есть сила. А у тебя? Стоишь, замер, не дышишь уже и в штаны попутно гадишь. Вот и вся тебе цена. Несмотря на прошлые заслуги. За них, кстати, ты — по официальной версии — уже попал в Ад. Значит, такова цена тем заслугам.

Шло рядовое нагнетание злости на самого себя. Подсознательно, что ли, Илья всякий раз, когда требовалось совершить поступок, выходящий за рамки обыденности, начинал так злиться. Обзывал себя трусом, тряпкой, слизью. Потом, от невозможности больше терпеть справедливую критику изнутри, решался и…  безоглядно совершал. Не всегда, конечно, то, что нужно, чаще вообще глупости творил.

Но творил, делал, действовал. И это вместо мудрого ожидания? Вместо философской выдержки? Вместо расчетливого невмешательства, в конце концов?

Сергея вывели вперед. Илья тоже шагнул, но его придержали. Не время, мол, еще выступать. От портшеза отделилась тощенькая фигура. Человек взялся читать по бумажке.

Можно было не слушать. Все ж и так понятно: что преступник перед народом и верой, что замышлял и проявлял, что…  А тот стоит и по сторонам головой крутит, будто ищет, про кого тут толкуют. С паузой, со значительно, весомой оттяжкой прозвучало: «… к сожжению!»

Илью пробрало ознобом. Что, вот так просто?! Раз — и на костер? А окружающие? Ни шевеления, ни звука. Стоят себе — на работу же завтра.

Сергея уже привязывали к столбу, когда он рванулся, да так стремительно, что конвой оплошал. Прыткого арестанта пришлось бегом догонять. Но уже когда догнали, заломили до хруста. И обратно — к столбу. Еще по почкам сзади наподдали. Стой, скотина, не долго осталось, щас покоптит маленько и — по домам, по камерам, то есть.

Теперь Углов смотрел на Илью спокойно, не напрягаясь; отвлекся на минутку, что-то сказал, привязывавшему его стражнику. Тот шарахнулся, мелко крестясь. Идейный! Остальные работали без эмоций и слушали без эмоций.

Процедура привязывания закончилась. Люди соскочили с помоста. Четверо из охраны с зажженными факелами встали по сторонам. Ждали отмашки хозяина. Но отмашки все не было. Пауза затянулась уже до неприличия, до ослабления напряженности. Причина задержки стала понятна, когда вперед выступил глашатай и объявил:

— Сожжение заменится тебе отрядами, когда скажешь, где искать мерзкого колдуна Руслана.

— Не знаю, — коротко рявкнул Сергей.

Как от мухи отмахнулся. Не лезь, мол, не видишь? — делом занят, на костре стою. Даже вышколенная игнатовская публика слегка ворохнулась. Не каждый день здесь перечили власти, стоя на эшафоте.

И опять в душе Ильи вскипело раздражение: ну что ему, то есть Сергею, стоило возопить и в простых, доходчивых словах объяснить Святому Прелату Ги и общественности, что ни в чем они не виноват и, что Руслан никакой ни колдун. В лучшем случае — простой экстрасенс. Его силу можно же употребить и в мирных целях…

Разбежался, ты, как всегда, господин Донкович. Тормози! Тебя для чего в Алмазовке гоняли и давили? Правильно — чтобы к делу приспособить. Людям нужен хороший хирург. С понятием, с руками…

Просвещенный господин Алмазов и человека соответствующего своим пониманиям и запросам искал. Здесь насквозь средневековый Прелат то же нащупал добычу, как раз по себе.

Неужели для себя только стараются? Или…  Не в мэрии ведь Илье предстояло оперировать, а Руслану, надо полагать, не на центральной площади Игнатовки пассы свои совершать, для вящего подрыва авторитета святой местной церкви. Не-е-е-т!

А Сергея сейчас…  Илья дернулся. Но стража оказалась на высоте. Мало что зажали, еще и за волосы ухватили, глаз не закрыть. Вот и смотрел.

Из портшеза узкая темная, с поблескивающим на пальце камнем, рука махнула в сторону помоста. Стражники одновременно подняли факела, в молчаливом салюте порядку, и поднесли их к вязанкам тростника. Но те и не подумали загораться. Илья услышал шипение. Рисовая солома, та занялась, было, но ее присутствовало очень мало. Сгорев быстрыми, рваными сполохами, она начало аутодафе так и не положила. По лающей команде распорядителя, факельщики сделали два шага по кругу и приступили ко второй попытке.

Теперь в одном месте стойко задымило. Но Илья, уже зашедший за передел возбуждения, и взирающий на происходящее как будто со стороны, перестал пялиться на головки факелов, которые тыкались в тростник. Он глядел в небо. Легкие, сиреневые, волокнистые облака уступили место глухой черноте. Появилось ощущение, что площадь накрыли крышкой. Народ безмолвствовал. В напряженной тишине только подошвы факельщиков