Волчица и Охотник - Ава Райд

не означает, что вы можете говорить так, будто нас здесь нет.

В другой момент её замечание могло бы рассмешить меня. Сабин тонко улыбается.

– Ты уже слышала эту историю.

– Я – да, но не волчица. Расскажи ещё раз, ради её блага. Ей следует опасаться Нандора больше, чем любому из нас.

Моё сердце пропускает пару ударов. В отличие от этих патрифидов Туула не склонна к мрачной театральности. Я доверяю её трагичному тону.

– Расскажи.

Сабин переводит дух.

– Нандор был чудовищным ребёнком. И Иршек, и его мать, Маръятта, потакали всем его прихотям. Он мучил других детей за спинами взрослых, а когда взрослые возвращались, улыбался им мило и невинно, как ягнёнок.

Гашпар издаёт звук, похожий на смех. Даже не глядя на него, я слышу, как меняется его дыхание, чувствую, как напрягаются его мышцы, когда он переносит вес. Острое осознание его рядом одновременно и утешение и проклятие. Сжимаю четыре пальца в кулак.

– Над ним хлопотали, – продолжает Сабин. – Не было ни минуты, чтобы мать не баюкала его на груди или Иршек не качал на коленях. Но он постоянно пренебрегал всеми их предупреждениями. В самые суровые зимние месяцы мы все были заперты в монастыре в холоде и унынии. И Нандор поднял свой маленький бунт, выведя других юных Сыновей и Дочерей наружу, на замёрзшее озеро, чтобы поиграть. Вне зависимости от вспышек его жестокости, мы все отчаянно желали его благосклонности. Странным образом он пробуждал в нас эти чувства. Маръятта говорила, он может заставить курицу строить ему глазки, пока он разделывает ту на ужин.

– Вряд ли куры хорошо разбираются в характере, – замечаю я, но слова выходят бесцветными, без юмора.

Сабин чуть вздрагивает, когда я прерываю, и продолжает:

– Итак, мы все играли на льду. Наше дыхание выходило белыми облачками, мы смеялись. Мы не заметили, что лёд застонал под нами. А потом он вдруг раскололся, это казалось невозможным… и Нандора утянуло на глубину так быстро, что он даже не вскрикнул.

Мы все замерли от ужаса. Казалось, прошла целая вечность, но вряд ли минуло больше нескольких мгновений, прежде чем один из нас побежал обратно в монастырь за помощью. Я помню, как наблюдала за тонким кинжалом тёмной воды, крошечной щелью, в которую провалился Нандор, и ждала, что его тело всплывёт. Я была уверена, что он мёртв. Все мы были в этом уверены, когда пришли Иршек и Маръятта. Должно быть, это Иршек выловил его, бледного и посиневшего, холодного, как лёд. Его ресницы слиплись, глаза были закрыты. Я так испугалась, что заплакала.

Другие дети тоже плакали, но Маръятта кричала. Она проклинала Бога и на северном наречии, и на рийарском, и даже на древнерийарском. Нандор лежал у Иршека на коленях, и он молился. Лёд всё так же скрипел под нашими ногами. И тогда Нандор открыл глаза. На миг я подумала, что мне это показалось; его сердце остановилось, и в горле не ощущалось пульса. Но он открыл глаза, и поднялся, и тогда Иршек взял его за руку и увёл со льда, а Маръятта пошла за ними. На следующий день во время нашей утренней молитвы Иршек сказал, что Нандор стал святым.

– Это невозможно, – говорю я – слишком быстро, пока не воцарилась тишина. Я хочу сказать, что только один человек спустился в Подземный Мир и вернулся и что Нандор – не Вильмёттен. Но не думаю, что они оценят мои языческие сказки.

– Я видела это, – говорит Сабин, не поднимая глаз. – Мы все видели.

– Нандор сейчас в столице, – произносит Гашпар. – Вот уже несколько лет он собирает там поддержку. С помощью Иршека он переманил на свою сторону половину совета нашего отца, а вдобавок ещё и кучку Охотников. Я подозреваю, что он задумал украсть корону во время пира Святого Иштвана.

Я слышу, как Туула ёрзает в кресле и испускает тяжёлый вздох. Сабин смотрит на Гашпара, разинув рот.

– Праздник Святого Иштвана через восемь дней.

– Я знаю.

Моё сердце лихорадочно бьётся.

– Этого недостаточно…

– Я знаю, – снова резко говорит Гашпар и обжигает меня взглядом.

Я замолкаю, лицо горит. Не могу точно объяснить почему, но я испытываю глубокую уверенность, что было бы неразумно раскрывать наш план Тууле и Сабин, рассказывать им о туруле.

– А мы тем временем сидим тут, рядом с истинным принцем, которого мы выловили из-подо льда вместе с его супругой-волчицей. – Туула подаётся вперёд, сузив глаза. – Ты уж прости меня за вопрос, но почему ты до сих пор не уехал обратно в столицу, чтобы отрубить голову своему брату-узурпатору?

Мои щёки пылают ещё сильнее на слове «супруга», а у Гашпара, в свой черёд, краснеют кончики ушей.

– Если бы придворная политика была такой простой, – говорит он. – Нандор привлёк на свою сторону половину населения Кирай Сека, не говоря уже об Охотниках и графах. Если их воображаемый спаситель будет убит, на площади начнутся беспорядки. И первое место, куда устремится толпа, – это Улица Йехули.

– Что? – Я резко разворачиваюсь к нему. Потрясение и ужас, словно острая стрела, пронзают мне грудь. – Ты никогда не говорил об этом.

Гашпар склоняет голову, словно принимая мою внезапную ярость.

– Я предупреждал тебя, что Нандор пробудил в народе большую ненависть к Йехули, и он совершит вещи гораздо худшие, если всё-таки сумеет занять трон.

– Худшие, – медленно повторяю я. В горле ужасно пересохло. – Расскажи мне, что это значит.

– Патрифидские страны на западе уже начали изгонять своих Йехули в Родинъю. Подозреваю, что Нандор захочет последовать их примеру. Фолькенским посланникам, безусловно, будет приятно увидеть, как караван Йехули покидает город, а все их дома обращаются в пепел.

Огонь разжигает мою кровь, поднимается к щекам, и тогда я вскакиваю и устремляюсь к двери на холод. Верёвочная лестница качается подо мной в темноте, и я чуть не спотыкаюсь об узкий выступ, когда пытаюсь спуститься по ней. Туула кричит мне вслед, зовёт, но ветер заглушает её слова. Под моими сапогами хрустит иней, и я сжимаю пальцами колючую верёвку, чувствуя, как та натирает мне ладонь. Выдыхаю, и белый пар струится передо мной. Тщетно я пытаюсь сдержать слёзы.

Кровь стучит в висках так громко, что я не слышу, как Гашпар спускается по лестнице, пока он не оказывается рядом со мной. На одно долгое мгновение ветер проносится над пустой равниной, и мы оба молча смотрим прямо перед собой.

– Я думал, ты понимаешь, – говорит он наконец. – Нандор и его последователи захотят очистить страну от всего, что не принадлежит Патрифидии, от всего, что