Тишина - Питер Хег

— Это карма, — продолжал он. — Мы любили друг друга в прежней жизни.

Его схватили сзади. Лайсемеер и официанты добрались до него. Полицейские все еще не могли подняться на ноги. Путь к выходу был свободен.

— Я хочу, чтобы меня отвели на кухню, — кричал он, — к раковине. Я буду мыть посуду, пока все не отработаю.

Лайсемеер накинул на его плечи пальто.

— У нас посудомоечные машины, — уточнил он.

Каспера повели к выходу. По пути он заметил пуховик Стине в гардеробе. Официанты образовали вокруг него полукруг. Губы Лайсемеера приблизились к его уху.

— Полминуты, — прошептал он. — Я задержу их на полминуты. Беги.

Каспера повели мимо гардероба. Темноволосая женщина и сопровождавший ее мужчина пытались пробиться к нему — посреди падающих стульев и бегущих в панике посетителей. Он засунул руку в карман Стине — глядя куда-то в сторону. Еще десять секунд — и он будет готов.

— Вы все будете свидетелями, — кричал он. — Моей генеральной исповеди. Эта женщина. Чью жизнь я когда-то опустошил. Я принудил ее к этой встрече с тайным умыслом.

Лайсемеер закрыл ему рот рукой. Его ладонь пахла чесноком и шалфеем.

— Я из тебя бульон сварю, — прошипел шеф-повар.

Дверь открылась. Подметки ботинок Каспера оторвались от земли.

Официанты изрядно постарались. Человек, не привыкший к падениям, определенно что-нибудь бы сломал. Каспер встретился с тротуаром в кувырке вперед. Прохожие шарахнулись в сторону.

Три команды по два человека двигались по направлению к нему. Проскочить между ними было невозможно.

Он сбросил с себя пиджак и рубашку, толпа отпрянула от него, оттеснив полицейских в штатском назад. Голый по пояс, раскинув руки, он бежал боком вдоль разбитого окна ресторана. Изнутри на него смотрели сотни людей.

— Молитвенная процессия, — кричал он. — Двести раз вокруг ресторана! Я молю Бога о двустороннем воспалении легких!

Он оказался перед оркестром. К нему приблизился патрульный полицейский в форме — но как-то неуверенно. Каспер выхватил из кармана несколько купюр, бросил их музыкантам, это были тысячекроновые купюры, они, кружась, опустились на землю, словно голуби цвета красного дерева. Полицейский застыл при виде денег.

У края тротуара, перед Ховедвагтсгаде, остановилось такси. Дверь ресторана открылась. Стине вышла из ресторана и села в такси. Он успел добежать до машины, как только она захлопнула дверь. Не надо было бежать туда — в сторону полицейских. Но он не мог совладать с собой.

Он забарабанил по стеклу. Окно открылось.

— Мы поженимся, — продолжал он. — Это я делаю предложение. Я изменил точку зрения. Мне страшно нужна семья. На самом деле, я очень хочу иметь семью.

Удар пришелся ему под скулу. Он был неожиданным, он даже не увидел, как она подняла руку. Хорошо хотя бы, что у нее в руке не было бутылки шампанского.

— Очнись! — сказала она.

Он достал почтовую квитанцию и протянул ей.

— Что там было? — спросил он.

Такси отъехало от тротуара, набрало скорость и исчезло.

Он выпрямился. Люди вокруг него все еще были как парализованные. Из-за толчков. Из-за того, чему они стали свидетелями. Он направился к оркестру.

На тротуаре стояла женщина. Вытесненная сюда напиравшей толпой. В руках у нее был велосипед. Это была начальник отдела Н Аста Борелло.

Она смотрела на его обнаженный торс. Так, как смотрят на привидение.

Ее появление здесь было каким-то удивительным совпадением. Из тех, про которые Юнг говорит, что они случаются только с теми, кто сделал семимильный шаг по направлению к неизведанному в процессе собственной индивидуации.

Он прислушался к ней. Допустим, она шла на встречу с подругой. Чтобы пойти вместе с ней в театр. Она была в юбке. В колготках. Кожаных сапогах на высоком каблуке. И тем не менее она поехала на велосипеде. Зачем бросать деньги на ветер и транжирить накопления? В такой вот пятничный вечер.

— Аста, — спросил он. — Ты что, приводишь в исполнение какое-нибудь судебное решение?

Она безрезультатно попыталась отступить от него подальше.

Он шагнул к оркестру. Наклонился. Поднял купюры. Отсчитал половину. Там все еще оставалось по тысяче на каждого музыканта.

— Когда занимаешься благотворительностью, — заметил он, — важно не переусердствовать.

В это мгновение коллективный паралич прошел. По направлению к нему бросились люди.

Если бы этот забег проходил на дистанции в полторы тысячи метров на освещенной дорожке с искусственным покрытием, его бы поймали. Но это была спринтерская дистанция в темном лабиринте.

Он бросился в первые открытые ворота, два повара как раз пытались выгружать что-то из двух катафалков Лайсемеера, наружная лестница вела вверх на два этажа и на крышу низкого строения во дворе, потом четыреста метров вдоль живой изгороди по заборам и мусорными контейнерам, разделяющим дворики позади жилых домов на Ню Эстергаде и Ню Адельгаде. Он пересек Ню Эстергаде и Кёпмагергаде, и, только когда он выскочил на открытое место, где на бегущего человека все сразу обратили бы внимание, он пошел медленным шагом.

На первый взгляд город выглядел как обычно, разве что у гостиниц в два ряда стояли фургоны телекомпаний. Но звуковая картина изменилась. Сначала он решил, что это из-за оцепления. По пути в ресторан он обратил внимание на то, что центр города уже был закрыт для въезда, пропускали только такси и автобусы, — наверное, ожидали новых толчков.

Он всегда любил те немногие города, на улицах которых нет машин, в первую очередь Венецию. Из-за прекрасной слышимости — шаги людей и голоса далеко разносятся в городском пространстве. Точно так же было сейчас. Он пересек площадь Гробрёдреторв — и пять сотен голубей поднялись в воздух, от ударов их крыльев задрожала вся площадь. Потом Ратушную площадь — на ней тоже не было ни единой машины. Он никогда не слышал район Вестербро таким — тихим и торжественным.

Потом он почувствовал, как вокруг него собирается тишина, все звуки сконденсировались, он услышал тему флейты, это зазвучал «Actus Tragicus» — единственный реквием Баха. Может быть, это всего лишь фантазия, а может быть, Баху удалось уловить что-то из звукового оформления, которое сопровождает все апокалипсисы. А ведь ему тогда было всего лишь двадцать два года.

Шум машин окружил его на Вестерброгаде. Он свернул в переулок, ведущий туда, где когда-то был полигон. Ему необходимо было передохнуть — средние дистанции хуже всего: после четырехсот метров анаэробные резервы спринтера опустошены, а до финиша еще далеко; сердце его работало слишком быстро, чтобы молитва могла поспевать за ним.

Какая-то женщина вошла в дверь подъезда, он успел подбежать к двери до того, как она захлопнулась.