Двенадцать несогласных - Валерий Панюшкин

Все изменилось, когда в Москве арестован был Эдуард Лимонов по обвинению в хранении оружия и подготовке вооруженного мятежа. В день ареста Лимонова ближе к ночи в дверь чебоксарской квартиры Максима позвонили. Максим открыл. На пороге стояли следователи из отдела по борьбе с организованной преступностью, и у них был ордер на обыск. Не пустить их было нельзя. Максим только следил внимательно, чтобы следователи не подложили какого-нибудь пакетика наркотиков или коробки автоматных патронов. Первым делом Максим попросил следователей в присутствии понятых осмотреть ванную и туалет. Если следователь хочет подбросить что-нибудь, он застенчиво заходит в туалет по малой нужде, прячет в туалете патроны, а потом сам же и находит их, но уже в присутствии понятых. Но на этот раз следователи ничего не пытались подбросить. Они, кажется, относились к Максиму серьезно – то ли как к матерому преступнику, то ли как к законопослушному гражданину, который может реально помочь в раскрытии серьезного преступления.

В детской спала двухлетняя дочка Максима. Она болела. У нее была высокая температура. Следователи попросили Максима взять девочку на руки, чтобы им удобно было обыскать детскую кроватку. Максим повиновался. Взял ребенка на руки и поцеловал в лоб. Лоб был сухой и горячий.

Жены Максима не было дома. После обыска следователи сказали:

– Вам придется проехать с нами в управление на допрос.

– Мне не с кем оставить ребенка.

– Мы отвезем вас на допрос с ребенком и привезем обратно.

– Девочка болеет.

– У нас в машине тепло, не беспокойтесь.

Максима долго допрашивали. Девочка спала у него на руках все время допроса. И он отвечал спокойно, чтобы не разбудить ребенка. После допроса убоповцы действительно привезли Максима с дочкой домой и предупредительно придерживали для него входные двери, чтобы двери не хлопали и девочка не проснулась.

С момента ареста Лимонова жизнь Национал-большевистской партии стала какой-то серьезной и сдержанной. Многие члены партии из партии вышли, а у тех, кто остался, лица как-то посерьезнели. Прекратились бесконечные посиделки в «бункере» с пивом. Свелись к минимуму внутрипартийные романы. Максим понимал, что теперь, когда Лимонов сидит, выйти из партии или даже прекратить серьезную партийную работу – это предательство. Он внимательно читал газеты. Он придирчиво обсуждал с товарищами каждый шаг правительства. Он придумывал акции протеста все решительнее и все отчаяннее.

Самую отчаянную и самую решительную свою акцию Максим осуществил в 2004 году. Лимонов был уже на свободе. Тогда в «бункере» Максиму попался на глаза обсуждавшийся Государственной думой проект закона о монетизации льгот. Суть закона, подготовленного министром здравоохранения Зурабовым, заключалась в том, что государство больше не принимало на себя лечение стариков и инвалидов, а обещало только выделять определенную сумму денег на лечение каждого в стране инвалида и старика. Инвалиды могли получить причитавшуюся им помощь деньгами и самостоятельно покупать себе лекарства. А могли получать бесплатные лекарства, но лишь в пределах означенной суммы. Причем Министерство здравоохранения исходило из того, что не всем инвалидам действительно нужны лекарства, следовательно, деньги, отпущенные здоровым инвалидам, могут пойти на больных инвалидов…

– Бред какой-то! – сказал Максим не кому-то из товарищей, находившихся с ним в этот момент в «бункере», а как бы в небо. – Зурабов хочет распространить на инвалидов принцип страховой медицины. Десять человек платят страховку. Двое из десятерых болеют, восемь здоровых за них платят, потом эти двое выздоравливают, начинают платить за тех, кто заболел. Но с инвалидами так не бывает! Там все десять болеют! Все десять болеют, понимаете? Всегда!

Товарищи даже и не спорили с Максимом. Многие даже и не хотели разбираться, справедлив или не справедлив зурабовский закон о монетизации льгот. Они просто чувствовали, что этот закон несомненно требует протестов и что легко и просто будет протестовать, защищая стариков и инвалидов, протестовать, будучи глубоко уверенными в собственной правоте.

Оставалось только придумать акцию.

В первом чтении закон должен был обсуждаться в Государственной думе 2 июля. И накануне Максим купил несколько огромных кусков материи. До шести утра они с товарищами сшивали из этих кусков огромное полотнище и писали на полотнище слова «Отмена льгот – преступление против нации». А в девять утра они приехали на Охотный Ряд и забрались на крышу гостиницы «Москва», которую тогда разбирали, и стройку загородили огромными плакатами с рекламой дорогого БМВ. Забрались и стали ждать, чтобы ровно в десять, когда должно было начаться в Думе обсуждение закона о льготах, вывесить поверх дорогого БМВ свое полотнище. Плакат раскрылся во всей своей красе прямо напротив депутатских окон. Думские охранники заметались. И пользуясь суматохой, Максим с товарищами сбежали, так что никто из них даже не был задержан.

Впрочем, закон приняли в первом чтении, и вывешенного напротив Думы плаката предпочли не заметить равно депутаты парламента и аккредитованные в парламенте журналисты.

Во втором и третьем чтении закон предполагалось принимать 2 августа. И накануне Максим пошел в книжный магазин. Купил два портрета президента Путина. По двести пятьдесят рублей каждый, дико дорого.

А 2-го утром несколько нацболов, переодетых в форму спасателей МЧС, подошли к зданию Министерства здравоохранения.

– Учения МЧС! Пожарная тревога, – вежливо сказал Максим охранникам на входе и улыбнулся. – Всем сотрудникам надлежит собраться во дворе и расписаться в ведомости.

С этими словами он решительно направился внутрь здания, и охранники его не задержали. Остальные переодетые нацболы шагали следом. Они поднялись на пару этажей, зашли в кабинет, окна которого выходили на улицу так, чтобы удобно было снимать заранее предупрежденным журналистам, и Максим опять вежливо сказал работавшим в кабинете женщинам:

– Учения МЧС! Не беспокойтесь. Отрабатываем пожарную эвакуацию. Вам надо только спуститься во двор, расписаться в ведомости, и все. Простите за беспокойство.

Женщины засобирались, потянулись к выходу. Одна забыла сумочку, и Максим окликнул ее:

– Гражданочка, сумочку свою не забывайте, а то, знаете, мало ли что…

Женщина улыбнулась. Вернулась за сумочкой. Улыбнулась снова. Ей, похоже, нравился этот поджарый мужчина в форме МЧС.

Когда служащие вышли, Максим с товарищами забаррикадировали двери и распахнули окна.

– Здание захвачено! – прокричал Максим на улицу, и в ответ на его крики защелкали внизу затворы фотокамер и полыхнули фотовспышки. – Мы протестуем против преступной монетизации льгот.

Пока Максим говорил это, один из его товарищей вытащил из папки один из портретов Путина и выбросил его в окно. На стене кабинета, конечно, висели портреты Путина, но нацболы нарочно решили выкидывать свои портреты, а не министерские, чтобы нельзя было обвинить их в порче государственного имущества, то бишь портретов, записанных на баланс министерства.