Мать железного дракона - Майкл Суэнвик

– Но… Изольда и Сибил говорили, что вы лезли вниз по склону, – возразила Кошка.

– Лезли? Ха! Ты те склоны видала? И трех ярдов не пройдешь – на лоскуты порвешься.

Раздалась барабанная дробь.

– Хватит болтать, – велела Изольда. – Сейчас представление начнется.

Трубач сыграл на фанфаре, а универсал издал на флейте мультяшный звук, и по хромированному шесту вниз на сцену скользнул конферансье. На нем было шаманское одеяние – широкие шаровары и рубаха, а на голове вместо маски – лошадиный череп. Конферансье схватился за стойку с микрофоном (тот взвизгнул) и воскликнул:

– Готовы к вразумлению? Готовы? – Зрители захлопали в ладоши, а конферансье махал руками, требуя еще и еще аплодисментов, а потом резко вскинул ладони и в воцарившейся тишине торжественно объявил: – Бытие – это вздох угнетенного раба, банальная и бессмысленная шутка, одни лишь потери, а единственное утешение состоит в том, что каждая минута на целых шестьдесят секунд приближает нас к небытию.

Конферансье высоко подпрыгнул, хлопнул себя по колену, прищелкнул каблуками и захохотал, будто умалишенный.

– Но мы ведь не будем сегодня из-за этого расстраиваться? Нет! Чуть позже послушаем сопрано сфогато – насладимся изысканным звучанием сверхъестественного голоса. А потом у нас сюрприз – особый гость, который вытворит такое, что будете до конца дней вспоминать! Но давайте же начнем наш вечер с… Мучений! Нигилизма! И Революции! Встречайте – Рядовой Хайнт!

На сцене появилась хайнтка в бесформенной рабочей одежде и безыскусной белой маске. Взяла микрофон, отвернулась, прокашлялась в кулак.

А потом заговорила:

– Я не умерла, единственная из восьми детенышей в помете. Я не говорю «семья», ведь мы жили как звери. Иногда нам нечего было есть. За те крохи, что были, мы дрались друг с другом. В школе я ничему не научилась: школа, как я понимаю, существовала лишь затем, чтобы маленькие хайнты не мешались под ногами у взрослых по рабочим дням. Мать вкалывала на трех работах, когда удавалось их найти, а когда не удавалось – просила милостыню…

Послышался скрип сдвигаемых стульев и знакомый царапающий звук. Кошка оторвала взгляд от сцены и увидела, как к ним подсаживаются, придвигая стол, еще трое пилотов: Фиона, Мерил и Бриджит.

Они уселись и уставились на Кошку. Ни одна не моргала.

– Ладно, – сказала Кошка, обращаясь скорее к самой себе, чем к кому бы то ни было. – Становится жутковато.

– Ты не рада нас видеть? – спросила Бриджит.

– Хоть притворилась бы, что рада, – вторила ей Мерил.

– Ты не спросила, как нам удалось сбежать, – изобличающим тоном заявила Фиона.

Мерил склонилась над столом, будто бы собираясь поведать страшный секрет, и сказала:

– Стеклянная Гора – маленькое-премаленькое место и целиком состоит из зеркал. Тюрьма – это трещинка внутри ограненного алмаза, который вставлен в кольцо на мизинце Пожирателя Лет. Немногим известно об этом. Тебя сажают в Стеклянную Гору, и ты целую вечность странствуешь там, затерявшись в сиянии, вновь и вновь сталкиваясь с самой собой и другими заключенными.

– С их искаженными версиями, – добавила Бриджит. – Так что и не знаешь толком, ты это, они или, может, и ты и они вместе. Время в Стеклянной Горе сходит с ума. Целую жизнь провела я в зеркале на туалетном столике охранницы. После нескольких тысячелетий забываешь, кто ты. Поэтому никто и не может сбежать – зачем столько трудиться, придумывая план побега, если сбежит в итоге некто, тебе незнакомый? Идешь потом по улице, вся из себя свободная женщина, и вдруг понимаешь, что ты не та, кто думаешь, ты бросила саму себя в Стеклянной Горе.

– Но потом за нами пришла Сирше, – сказала Фиона. – В ней клубилась тьма, так что она явилась солнечным затмением в самый полдень! Собрала нас и растолковала, что если мы все сбежим, то уж точно каждая в отдельности окажется на свободе. Я вначале не повелась, а потом гляжу на свою руку и вижу, как та покрывается морщинами, усыхает. Сереет. Пошевелила пальцами, и прах, который раньше был моей плотью, осыпался с костей на землю. Я поняла, что время не на нашей стороне. – Фиона хихикнула. – Тогда я, кем бы ни была эта самая я, последовала за Сирше прочь из тюрьмы, слегка, правда, потраченная.

– Никто не выходит из Стеклянной Горы полностью в своем уме, – кивнула Мерил.

И все молча уставились на Кошку.

«Почему вы все смотрите на меня? – хотела спросить та. – Почему никто не моргает?» Но осмотрительность подсказывала, что спрашивать не нужно. Позади на сцене хайнтка все говорила и говорила. Зрители смеялись, хотя слова выступавшей совсем не казались Кошке смешными.

– Я подбираю за ними использованные презервативы, подтираю блевоту, закапываю трупы. Высшие эльфы все из себя такие благородненькие, будто и дерьмо у них не пахнет. Но не проходит и ночи, чтобы я не грезила, как перебью их всех во сне. Моя госпожа щеголяет передо мной своим уродливым белесым телом, ее не интересует, хочется мне на него смотреть или нет. Ее приемная сестричка не лучше. Их жуткая девчонка убивает лягушек, днем и ночью разоряет кухню, и мы должны притворяться, что не ненавидим ее…

Кровь застыла у Кошки в жилах.

– Никто и никогда не спросит, чего же я хочу. Так вот я скажу вам. Не справедливости я хочу – но мести! Не реформ я хочу – но крови! Не более гуманного общества я хочу – но огня! Я хочу спалить этот город и, пробежавшись босиком по улицам, перебить всех вас. Всех вас! Всех вас! Всех вас! – С каждым повторением голос становился все громче и громче, и в конце она уже кричала: – Сдохните! Сука! Сдохните!

И весь зал вскочил на ноги, разразившись аплодисментами, одобрительными выкриками и смехом, волкопарни подвывали, птицедевы щебетали, подскакивая от возбуждения. На сцену вылетел конферансье и тоже нарочито громко захлопал.

Хайнтка повернулась, чтобы уйти, но потом опять подошла к микрофону и, глядя прямо на Кошку, сказала:

– По крайней мере один из вас точно понимает, что я имею в виду.

И ушла.

Конферансье, снова завладев микрофоном, склонился к стойке – так, будто собирался пуститься с нею в пляс.

– Чудесно, не пра-а-авда ли? Рядовой Хайнт, друзья мои, совесть Аверна! Уверен, вы так же, как и я, хотели бы поджечь этот город, а потом убивать и грабить. Но перед этим, дамы и господа, непременно послушайте наш главный номер – Невинную Дженни! Она так чиста и проста, так восхитительно лишена каких бы то ни было мыслей и желаний, что прямо сквозь нее течет музыка сфер – в кишочки, вверх через грудь и прямо через губы, которые в обычное время не издают ни звука. И вот она здесь – спешит поделиться с нами своим чу́дным, чуде-е-есным даром!

На сцену нетвердой походкой вышла то ли русалка, то ли нимфа, то ли хульдра, а может, даже тилвит-тег. Лицо ее было лишено всякого выражения и отпечатка личности; судя по тому, как ее толкали и тыкали два вооруженных дубинками черноволосых гнома, у нее почти или совершенно отсутствовала собственная воля. Одно из тех злосчастных созданий, которые родились без души, вот только в ее тело не пересадили подменыша. Дженни была облачена в яркое лазоревое платье.