Ричард Длинные Руки - герцог - Гай Юлий Орловский

Он повторил несчастным голосом:

– Но другим же предсказывала?

Зайчик подбежал и с готовностью подставил бок. Я сунул ногу в стремя, Бобик напрыгнул, но я успел подняться в седло и разобрал повод.

– То другие, граф, – ответил я высокомерно. – А мы не рабы!.. Христиане непредсказуемы.

– Это разве хорошо?

– Только трусы и парламенты страшатся непредсказуемых последствий. Вперед, в непредсказуемое!

– Как скажете, ваша светлость…

– Страшно?

– Ну, вы же впереди…

Он пустил своего коня рядом с Зайчиком, мне показалось, что его конь тоже переживает за хозяина, хотел похвастаться перед новым лордом, заранее раздувался от гордости, щас все узнает, но даже крохотных дракончиков прохлопал.

Я помалкивал, зачем тыкать мордой в землю, все мы только сверху христиане, наконец он сам сказал робко:

– Ваша светлость… но почему тогда все люди со всех концов королевства едут, чтобы послушать ее?

Я пожал плечами, не зная, как ответить просто и доходчиво, не сбиваясь на велеречивую проповедь о ценностях наступившего христианства. Вера в предначертанное и предназначенное возникла в человеке от страха перед сложностью и непредсказуемостью мира. На словах бунтуя против всего и всех, на самом деле любой трусливо жаждет строгого и непререкаемого порядка во вселенной, железного, несокрушимого, против которого даже воля богов – ничто. Так и появились парки у древних греков и мойры или кто-то там еще у древних скандинавов, одинаковые по функциям, как доски в заборе. Не подсматривая друг у друга, эти далекие друг от друга во всем народы придумали абсолютно идентичные системы: всеми правит судьба, рок, фатум – и никто изменить ничего не может. Существуют Книги Судеб, куда записано все-все наперед до самого последнего дня света. А раз так, то появились шарлатаны, что обещают за вознаграждение заглянуть туда и рассказать, кому что там написано. Словом, вполне комфортный замкнутый мир. Но человечество взрослело. Христиане – первые ростки взрослости духа. Разломав скорлупу, они вышли на простор неупорядоченного дикого мира, куда не решались высунуть нос даже боги, где ничто не предсказано наперед, и сказали, что сами построят Новый Мир, которого не существует ни в каких Книгах Судеб.

Он посматривал с ожиданием, наконец я неохотно разлепил губы.

– Сэр Генрих… мне иногда кажется, что я уже не рыцарь, а что-то вроде ходячей проповеди. Самому противно, когда что-то объясняю нудно… но только без нудности сложные вещи не объяснить. Хотите, про баб расскажу что-нить веселое и бодрое? И ничуть не нудное?

Он взмолился:

– Можно в другой раз?

– Почему? – спросил я удивленно. – Я много про баб знаю. Всякое-разное.

Он отмахнулся:

– Другие тоже знают. Скажите лучше это… нудное. Нудное, оно ж умное, да? Почему-то умное всегда нудное.

– Согласен, – сказал я. – У самого выворачивает челюсть.

– Все-таки буду счастлив послушать от вас, это же высокое доверие, когда о таком… Но сейчас…

Я вздохнул, ответил, скрепя сердце:

– Дорогой граф, человек боится необъятности мира. Нам всем страшно!.. Это зверь не понимает, кто он и что с ним, и потому не страшится, а человеку страшно. Человек страстно желает быть частичкой чьего-то плана, быть встроенным в какую-то картину… Отними это у него – запьет или кончит жизнь самоубийством перед лицом такой страшной неизвестности.

Он пробормотал:

– Лучше бы встроиться в хорошую картину.

– Язычники страдали от своего рока, – сказал я. – От судьбы!.. У них предсказано даже, как их боги погибнут. Зато христиане освободили от рока, дав взамен нечто намного более ужасное для слабых людей: свободу!..

Он посмотрел с сомнением, так ли понял.

– Свобода… страшнее?

– Ну да, – подтвердил я. – Раньше во всем был рок виноват, судьба, фатум! Человек как бы ни при чем. А теперь он сам виноват… если виноват. Слабым страшно быть свободными и самим отвечать за свои поступки!.. Даже христианин и то частенько обвиняет в своих преступлениях родителей, не так воспитавших, или товарищей, не к тому подтолкнувших. Даже хозяина лавки, оставившего товар на видном месте… А то и вовсе судьбу, будто все еще дикари какие.

Он развел руками.

– Ну, это привычно…

– Да, – сказал я с раздражением, чувствуя, что говорю уже прописные истины, но они даже для меня еще не достаточно прописные, тем более это непривычно для таких вот простых существ, – да! Каждый из нас все еще не силен. А язычники вообще были по дефолту слабыми, потому и ссылались на судьбу, фатум, рок, против которых бессильны даже их боги. Мы христиане, но в каждом из нас еще сидит дрожащий язычник, он жаждет узнать предначертанное для него, как будто такое возможно!.. Вот на таких и наживаются астрологи и всевозможные предсказатели и гадатели. Пусть эта гадательница не наживается, у нее это из любви к искусству, но все равно она вредит… Да, вредит.

Он с испугом взглянул в мое суровое лицо, еще не зная и даже не догадываясь, что на самом деле мы принесли на остриях своих мечей в соседнее королевство, но чувствуя уже холодный ветер с пуританского Севера.

День прошел в объезде ближайших территорий. В одиночку я все сделал бы за несколько часов, но не поймут, лорд такого ранга не может ездить один, так что граф Гатер взял десяток наиболее знатных рыцарей в свиту, и мы побывали у ряда соседей, чтоб те отныне знали и не забывали, кто здесь сюзерен.

Как я понял, в здешнем королевстве полный раздрай в развитии: столица с прилегающими землями уже в прогрессивной безбожности, но есть верные церкви земли, баронства и графства. Есть полудикие, а есть и совсем дикие, где поклоняются идолам. Отсутствие связей между землями создает пеструю чересполосицу, когда рядом могут жить, не общаясь, племена, отстоящие в развитии друг от друга на полтыщи и больше лет.

Мое герцогство, увы, должно считаться, видимо, очень прогрессивным, так как здешний народ к религии совершенно равнодушен. Не язычники, а именно безбожники. О том, что здесь все-таки было христианство, а не гнусное идолопоклонничество, можно догадаться только по вкраплениям в речь «О, Господи!», «Не искушай дьявола», «Прими душу мою»…

В Священном Писании правильно сказано: иногда стены рушатся от одного крика. Но одним криком ничего не построишь. Я уже вижу проколы и просчеты в ряде хозяйств, даже понимаю, как все исправить, но с тоской зрю, что не могу этим немедленно заняться. Да, я здешний герцог, но я не только герцог, и у меня не только этот огород.

Жизнь – самое редкое, что есть на свете, а большинству людей знакомо только существование. Я тоже существовал большую часть своей жизни, а сейчас наконец-то ощутил, что можно еще и жить, но… когда?