Галилей и отрицатели науки - Марио Ливио

Трудно не заметить сходства между оставленным Гвиччардини описанием господствующих в Риме 1616 г. настроений и сегодняшним днем, если заменить “папу римского” на соответствующего нынешнего “властителя”, который “презирает свободные искусства и подобный склад ума” и “не выносит нововведений и тонкостей”. Это поднимает критически важный вопрос о том, достаточно ли действенны сегодня свобода мысли и принятие решений, основанные на экспериментальных данных, чтобы предотвратить как катастрофические последствия, так и повторение современной версии дела Галилея. К сожалению, история показала, что практика отрицания науки из-за чьих-то верований многократно повторялась, даже в светском мире.

Галилей пытался наилучшим образом использовать ужасную ситуацию, выразив в письме государственному секретарю великого герцога убежденность, что в книгу Коперника будут внесены минимальные исправления. Действительно, изменения, предложенные кардиналом Луиджи Каэтани и позднее кардиналом Франческо Инголи, оказались второстепенными, и в 1620 г. пересмотренная версия была разрешена к изданию. Однако новая редакция так и не вышла в свет, и книга Коперника оставалась в “Индексе запрещенных книг” вплоть до 1835 г.! Тем не менее Галилей, очевидно, был прав в своем мнении, что эдикт не слишком сильно ударит по нему, по крайней мере поначалу. Он даже удостоился аудиенции понтифика всего через неделю после опубликования эдикта, и тот заверил его, что, пока он жив, Галилей может чувствовать себя в безопасности. Что еще более важно, в разгар распространения слухов, будто Церковь потребовала от Галилея огромной компенсации, покаяния и отречения от коперниканских идей, кардинал Беллармино распространил 26 мая 1616 г. весьма примечательное письмо, в котором утверждал следующее:

Очевидно, Галилея обрадовал этот документ, и 17 лет спустя он очень рассчитывал на него как на свою защиту, когда предстал перед судом инквизиции. Тем не менее нам не следует переоценивать доброту Беллармино, выразившуюся в написании столь благоприятного письма. Безусловно, не кардинал определял взгляды Церкви на коперниканство, но факт остается фактом: он не возражал против эдикта. Более того, несмотря на кажущуюся сдержанность его ответа Фоскарини, он не выступил (по крайней мере, не сделал достаточно, чтобы убедить в этом Конгрегацию) за то, чтобы отложить или придержать эдикт до того момента, когда удастся собрать больше данных наблюдений во избежание поспешного суждения. Окончательным результатом этого бездействия Беллармино и всех математиков Римского колледжа, подтвердивших все открытия Галилея, стало губительное, непродуманное решение. Судьбу вопроса решили церковные иерархи, для которых сохранение авторитарной власти в областях, полностью лежащих вне сферы их компетенции, оказалось важнее непредубежденного критического мышления, опирающегося на научные данные. К сожалению, мы не видим недостатка в современных аналогах этого поведения.

Почему иезуитские математики промолчали?[147] Едва ли мы когда-нибудь узнаем это наверняка, но их пассивность, возможно, стала проявлением неверно понятой научной осторожности. Без сомнения, астрономы-иезуиты понимали, как признал сам Клавий, что учение Аристотеля уже не может считаться обоснованным. Однако в отсутствие прямого, бесспорного доказательства движения Земли иезуиты, видимо, предпочли занять выжидательную позицию по этому научному вопросу, опираясь на то, что компромиссная теория (гео-гелиоцентрическая модель Тихо Браге) еще не была однозначно отклонена и не противоречила Писанию. В теоретических материях как таковых иезуиты не могли конкурировать с доминиканцами или претендовать на превосходство перед ними. Как бы то ни было, результат оказался удручающим и ситуации суждено было стать еще более мрачной и трагичной с началом суда над Галилеем в 1633 г. Факт остается фактом: даже на лекциях, открывших учебный год в Римском колледже в 1623 г., профессора-иезуиты по-прежнему выступали против “искателей новшеств в науках”.

За минувшие четыре столетия неоднократно предпринимались попытки, особенно в католической апологетике, доказать, что вина за запрет коперниканства отчасти лежит на самом Галилее, поскольку он не захотел промолчать. Это просто в голове не укладывается! Как ясно свидетельствуют его “Письмо к Бенедетто Кастелли”, письмо к кардиналу Дини и “Письмо к великой герцогине Кристине”, Галилей надеялся, что церковные власти признают коперниканство – в поддержку которого он нашел убедительные научные свидетельства – как потенциально жизнеспособную теорию и не станут торопиться с суждением о нем, вместо того чтобы авторитарно и безоговорочно его запрещать. В “Письме к великой герцогине Кристине” Галилей вновь подтвердил свою веру в истинность Писания, но подчеркнул важность толкования: “Священное Писание никогда не может предположить что-либо неистинное, но, единственно, при условии, что человек достигает до его истинного смысла, который – что, я полагаю, никто не может отрицать – часто скрыт и сильно отличается от того, что, казалось бы, обозначает простое понимание слов”. Даже если демонстрируемая им религиозность отчасти была тактическим приемом, способом защититься, логику аргументации Галилея невозможно не признать. Более того, независимо от Галилея ту же цель преследовал Фоскарини, хотя Чамполи справедливо предрек, что книгу Фоскарини запретят.

Главным остается то, что, в отличие от истории искусства или даже религиозных идей, история науки позволяет со временем понять, кто был прав. Галилей был прав, а Церковь в этом случае злоупотребила своими дисциплинарными правами. Папа римский Иоанн Павел II признал в 1992 г.: “Это привело их [теологов, обвинивших Галилея] к неправомерному переносу в область вероучения вопроса, в действительности относившегося к сфере научного исследования”. Это признание, однако, запоздало почти на четыре столетия. В 1619 г. и без того сложные отношения Галилея с иезуитскими астрономами оказались на грани полного уничтожения.