Чахотка. Другая история немецкого общества - Ульрике Мозер

На карикатуре Томаса Теодора Хайнеса в берлинских трущобах измученная мать утешает своих детей, отощавших до костей: «Когда вырастете, всё будет хорошо. Тогда вас будут лечить в легочном санатории». Мрачная, ядовитая шутка от представителя крупной буржуазии[483].

Цилле, воплощенному «живописцу нищеты», не нужно было туристом проникать в чуждый пролетарский мир в поисках тем и сюжетов. Он был там свой, ему довелось самому пережить нужду, которую он впоследствии перенес на бумагу и холст.

Генриху Цилле было девять лет, когда его семья в ноябре 1867 года переселилась из саксонского Радебурга в Берлин[484], спасаясь от кредиторов, без гроша в кармане, но с большими надеждами. Как и сотни тысяч других людей, семья Цилле мечтала найти работу в стремительно растущей столице. Поселились близ Силезского вокзала, где обитала самая беднота, люмпен-пролетариат, в подвальном помещении, в кухне, с кровавыми пятнами раздавленных клопов на стенах и кучей соломы в углу вместо кровати, как вспоминал позднее художник[485].

Генриху Цилле удалось практически невозможное: вырваться из этой нищеты наверх, сначала стать учеником в народной школе литографии, где он копировал изображения князей, генералов, святых и трубящих оленей, потом поступить на работу техническим сотрудником в Берлинское фотографическое общество — известнейшее европейское художественное объединение, где печатали репродукции старых мастеров и продавали современную живопись и графику.

Из безнадежного и бесталанного рисовальщика-любителя, который делал наброски растений, пейзажей и детей, благодаря упорному труду Цилле стал признанным художником. В 1890‐е годы он уже искал собственный стиль и зарисовывал свои наблюдения «темного Берлина»[486], документировал пролетарский Берлин, бедность и безнадежность, как на литографии «Голод».

Цилле изображал окраины столицы, пролетарские районы с клоповниками-подвалами, трущобными задними дворами, кабакам и борделями, пьянством, нищетой, проституцией, безработицей и беспризорностью, с рахитом и чахоткой — типичными болезнями бедности, — с грязными, тощими, кривоногими детьми, предоставленными самим себе, с измученными проститутками, до срока постаревшими надомными работницами, сутенерами с их бандитскими рожами. Цилле был не шутником-юмористом, а жестким и резким документалистом социальной нищеты и нужды[487].

Работы Цилле одновременно свинцово-тяжелые и мучительно агрессивные. Таков, например, рисунок «Семейное благословение», где половой акт безо всякой любви происходит в убогой комнате под висящим на стене «благословением семьи». Управляющий получает плату за жилье со швеи, которая не может заплатить деньгами. Или более позднее изображение съемщика кровати: каморка без окон, пятеро детей спят в двух кроватях, мать кормит грудного младенца, голая девочка-подросток моется в лохани. Именно в этот момент в помещение входит съемщик кровати, через шею на веревке у него висят две бутылки шнапса, рубашка и брюки расстегнуты — очевидный намек на сексуальные отношения и изнасилования, которые неизбежны в такой тесноте. «Квартирой человека можно убить так же, как и топором» — известное высказывание Цилле[488].

Между 1900 и 1903 годами Цилле, которому было уже за сорок, удался художественный прорыв. Зимой 1901 года впервые были выставлены его восемь рисунков и две гравюры — они экспонировались на черно-белой выставке Берлинского сецессиона, объединения берлинских художников вокруг Макса Либермана, наиболее мощной художественной оппозиционной группы германской столицы. В 1902 году прошла первая индивидуальная выставка Цилле, в 1903 году его приняли в Сецессион, где его натуралистическому документализму пришлось соперничать с двумя другими течениями: проникавшим из Франции импрессионизмом и хрупким орнаментальным модерном.

Широкой публике Цилле стал известен в 1903 году, когда его рисунки стали публиковать газеты Lustige Blätter («Веселые страницы»), мюнхенская Jugend («Молодежь») и Simplicissimus («Симплициссимус»), самый остросатирический и ядовитый немецкий журнал вплоть до Первой мировой войны — его эмблемой был свирепый рычащий красный бульдог.

Цилле был верен своему жанру и своим темам всю жизнь, ни на что особенно не претендуя, не вступая ни в какие профсоюзы или партии, не выдавая себя за бунтаря или классового борца. Он был просто филантроп, упорный и упрямый в своем пристрастии к изображению нужды и нищеты, и сознательно поддерживал эту направленность в своем творчестве[489].

Цилле рисовал болезнь пролетариата — чахотку: маленькая девочка с изможденным лицом заявляет: «Я умею плеваться кровью на песок!», мальчик продает «синих Генрихов» стоящим в очереди на кухню для бедноты.

В 1907 году, в 49 лет, Цилле потерял работу в Берлинском фотографическом обществе. После тридцати лет службы он перестал быть наемным работником и должен был содержать семью как свободный иллюстратор и карикатурист. На рынке труда конкуренция среди свободных художников была высока, и Цилле пришлось пойти на компромисс, чтобы угодить вкусам публики. Его мрачные образы нищеты пользовались всё меньшим спросом, Цилле стал рисовать сочные фольклорные шуточные карикатуры и сюжеты. В последние годы жизни он почти не создал ничего значимого.

Чахотка добралась и до его семьи. После смерти жены о художнике заботилась невестка Анна[490]. Когда и она заболела чахоткой, обеспокоенный Цилле отправил ее лечиться в Швейцарию на курорт Ароза, но лечение в Альпах не было успешным, и женщина умерла в 36 лет, спустя несколько месяцев после смерти самого Генриха Цилле 9 августа 1929 года. За его гробом шли тысячи людей. Его имя и творчество стали символом пролетарского Берлина, грубого, но упорно пробивающегося по жизни. И остаются им до сих пор.

Долгое время к мытью относились настороженно. В раннее Новое время мыться даже считалось опасным: кожа от воды размягчается, поры раскрываются, можно подхватить какую-нибудь чуму. Немытое тело — лучшая защита от болезни[491].