Дневники матери - Сью Клиболд

Я встретилась с сотрудницей отдела кадров, чтобы предпринять меры по защите моей личности и безопасности. Я удивилась, когда она заговорила об адаптации, как будто мой случай был совершенно обыкновенным, как какое-нибудь хроническое заболевание или родственник, страдающий болезнью Альцгеймера. Мы попросили девушку на ресепшн скрывать информацию о моих звонках и стереть мое расписание с доски. Администратор предложила мне свой кабинет, чтобы я могла делать личные звонки за закрытой дверью. Я вытащила стоящую на моем рабочем месте табличку со своим именем из рамки и спрятала ее в ящик стола.

За день или два до моего возвращения начальница разослала еще одно письмо с напоминанием, где прозрачно намекала, что мои коллеги должны обеспечить мне достаточное личное пространство, чтобы я могла снова овладеть собой. Она мягко предупреждала людей, чтобы они не перегружали меня своим вниманием, хотя, возможно, им захочется выразить свои соболезнования. Я была благодарна ей и за эту мудрость этого решения.

Но несмотря на все эти приготовления мой первый день на работе был чрезвычайно волнующим. В моем сознании не было места ни для кого и ни для чего, кроме Дилана и того ужаса, который они с Эриком устроили. Я молилась, чтобы мне никто не встретился в лифте, и даже не столько потому, что мне было стыдно, а потому, что одно-единственное доброе слово или жест заставили бы меня заплакать. Я чувствовала, что если перестану контролировать себя в первый же день, то никогда не смогу снова владеть собой.

Некоторые коллеги работали с моего места в мое отсутствие, отвечая на телефонные звонки и прилагая все усилия, чтобы сохранять темп работы над проектами. Так я оказалась на привычном месте в роли незваного гостя. Бумаги, которые я видела первый раз в жизни, были свалены в углу стола. Пароль к моему компьютеру поменяли. Хуже всего был черный телефон, который казался мне чудовищем. Еще много месяцев спустя волна мучительного беспокойства накатывала на меня, когда я видела, что на нем горит красная лампочка автоответчика, указывающая на то, что было оставлено сообщение. Но в то первое утро никаких сообщений не было.

Не успела я оглянуться, как стали приходить люди. Некоторые говорили мне несколько теплых слов, приветствуя меня и выражая свою симпатию. Другие быстро обнимали меня.

Я опоздала на наше общее ежемесячное собрание работников. Все стулья были заняты, поэтому я присоединилась к тем, кто слушал, прислонясь к задней стене комнаты. Первый раз после трагедии я была в комнате, полной людей. Некоторых из них я не знала. Было очень трудно не думать о том, что все обращают внимание на меня, хотя они очень старались не смотреть открыто.

В те дни я еще чувствовала себя не очень хорошо, и оказалось, что просто стоять в зале собраний — это для меня слишком. Через несколько минут после начала собрания я стала задыхаться, и мои ноги задрожали от слабости. Я боялась, что если я сяду на пол, это будет выглядеть непрофессионально, а последнее, чего я хотела, — это привлекать к себе внимание. Но особого выбора у меня не было, и я сползла по стене на пол, стараясь получше прикрывать юбкой колени.

Кончилось все тем, что я села, скрестив ноги, за последним рядом стульев. Один из моих коллег посмотрел на меня и предложил свой стул. Это был очень любезный поступок — не такой значительный, чтобы смутить меня, но дающий мне понять, что меня замечают и обо мне заботятся. Я покачала головой: «Нет, спасибо, со мной все в порядке, оставайтесь на своем месте». Я провела остаток собрания на полу, присутствуя физически, но не участвуя ни в чем, разглядывая ноги сидящих ко мне спиной людей и слушая выступления, хотя я и не могла видеть говорящих.

Можно сказать, это была небольшая победа. Я хотела спрятаться, но оставалась там.

Хотя в то время я этого не понимала, но возвращение на работу во многом помогло мне вернуться к нормальной жизни.

Прежде всего, оно позволило мне непосредственно ощущать сопереживание и симпатию других людей. Я плакала, когда меня обнимали, но научилась радоваться этим слезам и не сдерживать их. Было легче позволить себе скорбеть, а не подавлять горе. Мои коллеги нашли золотую середину: с одной стороны, они не вторгались в мое личное пространство, а с другой — показывали свое сочувствие и доброту, когда только могли. Сомневаюсь, что они когда-нибудь поймут, как сильно мне помогли.

В июле одна из моих коллег подошла к моему рабочему месту. Она дала понять, что выступает от имени всех наших сотрудников. В руках женщины был самый изысканный букет из высушенных цветов, который я когда-либо видела. Мы не очень хорошо друг друга знали, и она вела себя достаточно официально, когда говорила, что неважно, что сделал мой сын, он все равно остается моим ребенком, и каждый, у кого есть дети, понимает мою потерю. Я видела, что у нее нет ни капли любви к Дилану, и, возможно, она не понимала, почему я его люблю, но она пыталась найти взаимопонимание. От переполнившей меня благодарности к этой женщине я даже не могла говорить.

Позднее, уже осенью, у нас проходила распродажа авторских украшений в комнате отдыха, и я купила пару брошек, украшенных рождественскими узорами, чтобы подарить их друзьям. Я выписала чек и открыла бумажник, чтобы показать удостоверение личности, но женщина, сидящая за кассой, сказала, что в этом нет необходимости. «Верно, — сказала я, засовывая свои водительские права обратно, — потому что кто же в этом мире осмелится выдавать себя за меня?» Это был черный юмор, с помощью которого я поддерживала себя в те дни. Таким странным способом я старалась помочь женщине успокоиться. Но на ее лице было видно неподдельную печаль.

Никто из тех, с кем я работала, не общался с прессой, хотя звонили им постоянно. Один репортер сумел провести девушку, работающую на ресепшен, попросив соединить его с моим методистом. В возбуждении он накинулся на Сьюзи:

— Ну почему никто не желает поговорить о Сью Клиболд?!

— Никто не хочет говорить, потому что все вокруг — хорошие люди, — резко ответила она, и это было чистой правдой.

Если вернуться к моей первой неделе, то тогда я могла думать только о Дилане. По утрам я почти всю свою длинную дорогу до центра города обливалась слезами, одновременно радуясь, что у меня есть время, когда я могу остаться одна и отдаться воспоминаниям, пока не наступил момент, когда я должна выбросить сына из головы, чтобы нормально вести себя в течение дня. Последнее, что я делала каждое утро перед тем, как выйти из машины, — это смотрела на себя в зеркало и вытирала мокрые дорожки слез на щеках.