Путь пантеры - Елена Крюкова

А может, и пистолет-то у них игрушечный!

Рыдала как безумная. Ром не мог ее утешить.

– Мне счет в банке папа открыл! Что я ему скажу! Он сам туда деньги клал! И на день рожденья положить обещал!

– Мы все восстановим, – шептал Ром ей на ухо, не плачь. Надо ехать обратно.

И они поехали в Мехико на тряском автобусе, и зареванная Фелисидад всю дорогу проспала у Рома на плече.

Когда подходили к дому Фелисидад, Ром очень волновался. Сейчас он впервые увидит ее семью. Она уже сказала ему: большое семейство, нас всех тут как кроликов в клетке полно, не пугайся.

Дернула за веревку, прозвенел колокольчик. К двери зашаркали старческие шаги.

– Сеньора Лусия!

– Ах, ах! Дитятко! Вот она и явилась! Ну, как отдохнула у Кристы?

– Пако! (Чмок-чмок) Даниэлито! (Чмок-чмок) Хесус! (Чмок-чмок) Эмильяно! (Чмок-чмок) София, душенька! (Чмок-чмок) А папа где? А мама?

Лица, лица, лица. У Рома зарябило в глазах. Столько народу! И всех надо обласкать. Он решил никого не обнимать отдельно, а улыбаться всем одной общей ослепительной улыбкой.

– А это кто?

Твердый сухой палец Лусии уперся в Рома. «Наставила пистолетное дуло». Фелисидад избоченилась и сложила губы трубочкой.

– Не кокетничай! Отвечай! Кавалер?

– Более чем!

– Что значит «более чем»?

Ром покраснел. «Вот я уже и красный перец».

Фелисидад взяла Рома за руку, и тут по лестнице вместе, так же, как они, за руки держась, спустилась пожилая пара: он и она, оба располневшие, широкогрудые, чуть задыхаются, белые нити в смоляных волосах женщины, он пахнет табаком, она – розовым маслом.

– Это мой жених! – громко, чтобы слышали родители, сказала Фелисидад.

И подняла руку Рома – так рефери на ринге поднимает руку победившего боксера.

Сеньора Милагрос споткнулась на последней ступеньке. Лицо Сантьяго осталось бестрепетным.

– Добро пожаловать в наш дом, сеньор, – с достоинством сказал Сантьяго.

А Милагрос от страха сделала, как горничная, неловкий книксен.

Все заговорили громко и враз, пошли к столу, кто-то взмахивал скатертью, кто-то тащил в руках гору тарелок, запахло жареным мясом, Ром видел, как женщины, старые и молодые, раскатывают на столах тесто, рядом пыхала жаром плита, а на полу близ плиты стояла древняя жаровня, и в ней, присев на корточки, мальчишка раздувал красные угли.

Сеньор Сантьяго хлопнул Рома по плечу.

– Это впервые, что наша младшая дочь привела домой парня да еще назвала его женихом! Это неспроста! – подмигнул он. – Что молчишь? Язык отъел?

– Папа! Он русский! Он может забыть испанские слова! – крикнула Фелисидад, раскатывая скалкой круги теста на круглой доске.

– Вот так история! – вскричал Сантьяго и развеселился еще пуще. – Ты мне нравишься, парень! А ты хоть немного по-нашему-то умеешь?

– Говорю, – смущенно сказал Ром, – немножко.

– Ты в России живешь?! Там снег идет круглый год!

– Не круглый, – сказал Ром. – Иногда не идет. Я сейчас в Америке живу.

– А что там делаешь?

– Учусь и работаю.

– А что бледный такой? Мать! – оборотился к Милагрос. – Надо выпить!

Ром глядел на громадный, как океанский паром, стол, уставленный кучей неведомых яств; его ноздри ловили незнакомые запахи, уши слушали непривычную, но уже знакомую на вкус речь, а сердце билось в такт с чужими сердцами, принявшими его в свой дружный хор, поющими вместе с ним то ли «Аллилуйю», то ли древнюю индейскую песнь.

Рома и Фелисидад посадили за столом рядом. «Как все быстро, мгновенно, – подумал он, – так только в сказке бывает! Неужели они нас так быстро поняли?

Если даже не поняли – играют хорошо. Подыгрывают дочке. Любят. Боятся, что вспылит? Хлопнет дверью, убежит? Из дома уйдет? Совсем? Уедет? Со мной?»

– Не смущайся, – Фелисидад ткнула Рома локтем в бок. – Ешь все, что увидишь! Не красней! Не тушуйся. Ты понравился моему отцу!

Ром сжал стакан в кулаке. Боль. Опять она.

«Уйди. Ну, уйди, прошу тебя. Приказываю тебе!»

Не уходила. Иглу в сердце воткнули и не вынимали.

– Ром! – Фелисидад вскочила из-за стола. – Ромито! Что с тобой!

– Фели, – крикнула сеньора Милагрос, – открой сейчас же все окна! И дверь! Пусть просквозит! Здесь очень душно! Ты ведь не так много пил, сынок?

Ему совали в губы стакан с питьем сначала сладким, потом горьким, потом с горячим, потом с холодным; холодное это была вода, и он с жадностью припал к стакану. Боль нарастала. Он изо всех сил старался не показать, что ему больно. Даже улыбнулся белыми губами.

– Фели. У меня. В рюкзачке. Найдешь, – он передохнул. – Коробку. Таблетки. Принеси.

Глотнул воздуха и добавил:

– Пожалуйста.

Пока Фелисидад копошилась у него в рюкзаке, перед ним внезапно встал черный ночной небосвод, все звезды, горящие на черном ковре серебряными брошками из Гуанахуато, и вдруг брошки начали откалываться от куска черной ткани и осыпаться вниз с черноты, сыпались и сыпались, обваливались, рушились, засыпали его всего с головой, и он перестал видеть, слышать и стыдиться себя.

Очнулся на широкой кровати. Руки, ноги разбросаны. Укрыты тонкой простынкой. Простынка хорошо пахнет – надушена цветочным парфюмом. Рядом с кроватью сидит девушка. У стула резная спинка – с дыркой в форме сердечка. Девушка спит сидя. Это не Фелисидад. Но очень на нее похожа.

– А где Фелисидад? – тихо спросил Ром.

Девушка тряхнула головой и проснулась.

– Вам лучше?

– Спасибо.

– Вам стало плохо за обедом.

– Извините.

– Мы не мешали вам криками? Песнями? Мужчины напились и пели.

– Я ничего не слышал. Простите.

– Что вы все время просите прощенья! – девушка встала и потянулась, задрав к потолку локти. – Фели! Фели!

Когда вошла Фелисидад, Ром ощутил тепло внутри, будто он превратился в печку.

Фелисидад села на край кровати и взяла Рома за руку.

– Я перепугалась, – жалобно сказала она. – Что с тобой было?

– Ничего, – сказал он. – Ничего.

Она очень тихо, медленно, осторожно легла рядом с ним. Поверх одеяла.

Он боялся пошевелиться.

– А если кто-то войдет?

– Все спят. Глубокая ночь. Роса тоже спать пошла.

– Роса – это кто?