Перстень Ивана Грозного - Наталья Александрова

Дуся с отвращением закрыла холодильник, из которого несло чем-то кислым, и машинально осмотрела дверцу, на которой были прикреплены магниты.

Обычный туристский набор — Эйфелева башня, Анталья в цветах и гребешках волн, разбитый кувшин с надписью «Кипр», куда еще люди ездят-то… Ах да, семейство муми-троллей из Финляндии. И еще один магнит непонятно из какой страны. Симпатичный заяц с растопыренными ушами, в зубах — морковка, а в лапе — книжка. И написано на книжке: «Издательство «Додо».

Дуся попыталась отделить магнит от дверцы холодильника, и в конце концов в руках у нее осталась только керамическая его часть, сам магнит оторвался и покатился по полу. Значит, старый. Клей, на котором держался магнит, пересох и раскрошился. Да и остальные магниты тоже не вчера куплены.

— Холодильник хозяйский? — деловито спросила Дуся, вернувшись в комнату.

— А то, — ответил великолепный Гоша, — вся мебель его, мои только гири. И панель вот плазменную купил, чтобы чемпионат по футболу смотреть.

— Давно тут живешь? — спросил Лебедкин.

— Дак… — Гоша поднял глаза к потолку и посчитал что-то на пальцах, — третий год уже… Раз в год ему плачу — и всем хорошо.

Он так огорчился, когда Дуся собралась уходить, что ей пришлось похлопать его по плечу и погладить по небритой щеке.

Вошел царь в собор, широко перекрестился. За царем — Малюта Скуратов: рыжая борода, маленькие злые глаза, татарская сабля на дорогой перевязи. За Малютой — опричники: дорогие кафтаны, золоченое оружие, пьяные от власти глаза.

Навстречу царю идет настоятель — отец Гермоген. Долговязый, ровно журавель, тощий, спина прямая. Не кланяется царю, глядит прямо, без страха.

— На колени! — крикнул Малюта, выскочив вперед. — На колени перед государем!

— Я служу, — отвечает священник, — я служу единому государю — Царю Небесному, только перед ним колени преклоняю. Тому, кто служит Ему негоже перед земной властью колени преклонять.

И рукою тощей указал на грозный лик Вседержителя, что на куполе изнутри намалеван.

Грозен лик, страшнее Малютиного. Хмурится Царь Небесный — кто посмел ворваться в Его дом? Кто посмел повышать голос на Его служителя?

— Ах ты, смерд! Я тебя научу, как государя встречать следует! — ревет Малюта, как раненый медведь, ярится, как пес на цепи, и черный рот зияет, как рана, в рыжей бороде, и глазки горят, словно два раскаленных угля. И тащит уже из золоченых ножен кривую саблю.

Саблю тащит — а сам втихомолку косится на своего государя, как цепной пес на хозяина — угодно ли ему, чтобы разорвал он этого наглеца долговязого.

А Ивану, видать, неугодно. Видать, не пришло еще время.

Пошел он вперед мелкими шагами, глаза потупил, говорит отцу Гермогену елейным голосом:

— Не серчай, святой отец, на моих людишек. Простые они. Простые, да верные. Служат мне верой и правдой, крамолу всяческую истребляют. А ты, святой отец, истинную правду сказал: тому, кто служит Небесному Царю, негоже перед земными царями колени преклонять. Не ты мне, святой отец, — я тебе кланяться должен!

И правда — поклонился настоятелю, низко, в пояс поклонился.

Отец Гермоген стоит растерянный, не знает, что и думать, а Иван продолжает тем же елейным голосом:

— Тому, кто стяжает сокровища небесные — негоже стяжать земные сокровища… не так ли, святой отец?

Почуял отец Гермоген подвох. Глядит на царя с опаской, спрашивает:

— Это о каких сокровищах ты говоришь?

— О земных, святой отец, о земных! Давеча вот этот мой усердный холоп, — небрежный кивок на Малюту, — допрашивал одного здешнего, новгородского купчишку. А я тебе говорил, святой отец, — он у меня человек простой, коли допрашивает, так чего только не удумает. И на дыбу подвесит, и пятки углями прижжет, и ногти клещами вырвет… в общем, не стану я тебя, святой отец, пустыми словесами утомлять. Скажу сразу — не сдюжил тот купчишка мучений и сказал, что лучшие люди новгородские собрали большую казну да отдали ее тебе, святой отец, на сохранение. И что спрятал ты ее, святой отец, в этом соборе. Чтобы, значит, мне та казна не досталась.

— Я за чужие слова не ответчик.

— А я от тебя не ответа прошу… — и пресекся елейный голос, и закричал царь похлеще Малюты: — Отдавай казну, коли не хочешь к Малюте на правеж!

Не испугался отец Гермоген, смотрит царю прямо в глаза:

— Дом этот — Дом Царя Небесного, и то, что мне доверили, под его охраной находится. Если тебе так та казна надобна, можешь, царь земной, по камешку собор перебрать, а я тебе в тех поисках не помощник. Можешь меня отдать псу своему на растерзание — да только ничего он не найдет, ничего не выпытает.

Малюта опять ярится, опять с цепи рвется:

— Отдай мне его, государь! Он у меня заговорит! Он мне все скажет! Развяжу ему язык!

— Нет, — отвечает Иван, — этот не скажет. Этот будет молчать, хоть на куски его порежь. Но мы и без него обойдемся, без него узнаем все, что надобно.

Поднял царь правую руку — а на руке его перстень горит темным пламенем. Простой перстень с печаткой, а на той печатке лицо вырезано. Не поймешь, то ли старик, то ли мужчина средних лет, то ли и вовсе молодой человек. Бородка острая, глаза узкие, словно змеиные, и глядят эти глаза, как живые.

Поводит старик на перстне узкими змеиными своими глазами — вправо, влево поводит, — и вдруг уставился на лесенку, что наверх ведет, на хоры.

— Туда! — приказал Иван, и взбежал впереди всех Малюта, стоит на хорах, оглядывается. За ним опричники поднялись, а последними — царь Иван и настоятель Гермоген.

Когда поднимался царь по лесенке, показалось ему, что наверху, на хорах, черная птица сидит. Черная, как ворон, но клюв не вороний — длинный, крючковатый клюв, как у коршуна.

Что за диво?

Показалось царю, что когда-то он видел уже эту птицу, да вот когда — не вспомнить…

Моргнул царь — и пропала птица, как не бывало. Тут же и забыл о ней — не до того, сейчас у него дела поважнее.

— Ну что, святой отец, не желаешь выдать мне казну новгородскую? Последний раз тебя спрашиваю!

— Я тебе в таком деле не помощник! Ищи сам, коли найдешь — твое счастье.

— Ну что же, старик, хотел я с тобой обойтись по-хорошему, да видать не судьба!

Снова поднял царь руку с перстнем.

Змеиные глаза на печатке ожили, глядят на стенку, а на стенке той святой Георгий изображен, копьем змея прободаша. Красив змей — крылья лазоревые, когти золотые, гребень на голове красный. Красив змей, как красив грех, как красиво зло.