Гений войны Кутузов. «Чтобы спасти Россию, надо сжечь Москву» - Яков Нерсесов

Отечественный исследователь полководческого наследия Наполеона Бонапарта О. В. Соколов, опираясь на зарубежные архивные материалы и публикации, не исключает, что планы Наполеона скорее всего менялись по мере изменения обстановки на фронте, т. е. продвижения неприятеля вперед – на Праценские высоты и сосредоточения его с заметным «сдвигом» влево, с целью обхода французов и выхода им в тыл. Вполне возможно, что на самом деле у французского императора была лишь генеральная концепция будущего сражения – суть которой заключалась в нанесении врагу сокрушительного удара, когда он, начав свое наступление, необоснованно раскроется. Варианты неприятельских промашек могли быть разные, и главное быломаксимально выгодно их использовать. Именно поэтому в генеральной диспозиции Наполеона на сражение, подписанной им в 20.30 вечера 1 ноября, нет ни слова о прорыве вражеского центра, об окружении после этого оторвавшейся мощнейшей левофланговой группировки союзников и ее уничтожении! На самом деле бой в ней предполагается на правом французском фланге не у Тельница и Сокольница, а значительно ближе к центру французской позиции – у Кобельница! Именно поэтому в ней говорится о готовности атаковать левофланговые вражеские колонны с двух сторон: с одной стороны – самой правофланговой дивизией Фриана, а с другой – из центра – корпусом Сульта, с которым должна была действовать и дивизия Леграна. Гораздо больше в ней посвящено левому крылу французов (Ланн, Бернадотт и кавалерия Мюрата), что не исключает возможности намерений Бонапарта сначала разгромить войска союзников на их правом фланге, лишения их шансов отхода назад к Ольмюцу и только потом разворота фронта на главные силы союзников, которые он малопонятным образом рассчитывал сдерживать все это время. Только потом могла последовать попытка окружить союзные войска в районе Праценской высоты (доминирующей над всей равниной возвышенности в центре позиции) или же заставить их отступать в любом направлении на юг или запад, что поставило бы неприятельскую армию в почти катастрофическое положение. Но документов, разъясняющих все замыслы Бонапарта в деталях, нет!

Мемуарам в данном случае доверять не приходится, поскольку они построены по принципу: легендарная битва гениального полководца, «расписанная» ее очевидцами (Наполеоном, Бертье и всеми остальными, вплоть до откровенных апологетов Бонапарта) много лет спустя, т. е. постфактум, когда ход и результат битвы были уже всем известны. Впрочем, так бывает, когда уже случившееся событие «детально раскладывают по полочкам» апологеты победителей, создавая красивую легенду о знаменательном событии, и некие элементы предвидения произошедшего кажутся очень уместными.

…Между прочим, Наполеон опасался лишь известной ему от своих маршалов и генералов, сражавшихся против Суворова в Италии и Швейцарии, невероятной стойкости русского солдата и его безудержного штыкового удара. Недаром он приказал выдать в пехотных частях всем солдатам штыки с тем, чтобы сочетать отменно отработанную в его армии беглую стрельбу со штыковым боем, если противник так его любит…

О планах союзников на битву рассказывается в исторической литературе очень подробно. Известно, что диспозиция на нее была изложена высшему командному составу союзной армии Вейротером лишь глубокой ночью перед сражением в штаб-квартире главнокомандующего Кутузова в небольшом домике в деревне Крженовиц (Кржижановиц). Из видных русских генералов не присутствовал лишь Багратион, распоряжавшийся авангардными частями. Она излагалась на немецком, которым большинство русских генералов либо владело очень слабо, либо вовсе не владело. Если верить мемуарам Ланжерона, а это один из немногих источников об этом совещании высшего состава, прибалтийский немец Буксгевден прослушал ее стоя и вряд ли даже он понимал, о чем докладывал Вейротер. Для остальных немецкий язык и вовсе не являлся родным. Милорадович молчал. Пржибышевский держался сзади, и только Дохтуров изучал карту. Около трех часов ночи Кутузов отпустил генералов поспать.

…Кстати, до сих пор нет единого мнения относительно поведения Кутузова накануне аустерлицкого фиаско! Есть две основные версии его поведения на том последнем военном совете. По одной из них он якобы ограничился одной-единственной по-военному лаконичной фразой начальникам всех колонн: «завтра в семь утра атакуем неприятеля в нынешней позиции». По другой – более экстравагантной – старый полководец сначала просто хранил молчание, потом – задремал, а под конец и вовсе… заснул! По крайней мере, так повествует нам свидетель и участник тех событий, французский эмигрант на русской службе, весьма язвительный генерал А. Ф. Ланжерон, впрочем, по ряду причин очевидец не совсем объективный! Кое-кто из видных отечественных историков, в основном советского периода, например П. А. Жилин, С. Б. Окунь, А. З. Манфред, Л. Г. Бескровный и др., настаивали (в силу ряда причин, как идеологических, так и патетико-патриотических), что Михаил Илларионович отнюдь не безмолвствовал, когда принималось решение: давать Бонапарту генеральное сражение под Аустерлицем или лучше воздержаться?! Он вроде бы предлагал «не бросаться в сражение очертя голову», «избегать сложных маневров», «тщетно предостерегал» и даже… «требовал»! Так, современник Кутузова Л. Н. Энгельгардт пишет, что накануне Аустерлицкого сражения государь возразил Кутузову на его нежелание дать баталию Наполеону именно сейчас следующим образом: «Видно, это не бегущих турок и поляков поражать, а здесь ваше мужество притупляется». – «Государь, – ответил Кутузов, извольте сами располагать атакою, а что я не трус, вы сами изволите усмотреть, что я буду сражаться как солдат, а как генерал отказываюсь». Зная Михаила Илларионовича как матерого царедворца, ладившего не только с властной императрицей-«матушкой» Екатериной II, но и ее противоречивым и взрывным сыном Павлом I, с трудом верится, что он был способен на подобное поведение с ее внуком – человеком сколь лукавым, столь и скрытно-упрямым и к тому же весьма злопамятным. Скорее, Кутузов – тонкий психолог человеческих душ и в том числе венценосных – предпочел действовать по принципу «плетью обуха не перешибешь», т. е. безмолвная безучастность бесправного главнокомандующего в присутствии… самого венценосного «Александра Македонского». Мог ли Кутузов в сложившейся абсолютно двусмысленной обстановке сложить с себя звание Главнокомандующего, т. е. категорически уйти от ответственности за исход битвы?! Мог ли он бросить армию и после битвы заявить: «Вот видите, я же вас предупреждал!» Вряд ли! Во-первых, Кутузов никогда не отличался целеустремленностью и категоричностью А. В. Суворова или резкостью и взбалмошностью М. Ф. Каменского, умевших и позволявших себе в случае полного несогласия «громко хлопнуть парадной дверью». Он не был любителем демаршей, предпочитая уклончивую дипломатию, сглаживание конфликта, увод его «под воду». Во-вторых, царь был исключительно лукавый и изворотливый человек и ни при каких обстоятельствах не принял бы такого демарша накануне сражения, иначе кем бы он мог прикрыться в глазах общества в случае неудачи?! Что он, естественно, и проделал спустя годы: «Я был молод и неопытен; …Кутузову… надо было быть в своих мнениях настойчивее»?! Получается, что вина лежит на Кутузове, который не был настойчив с государем?! В то же время, по словам все того же современника Кутузова Л. Н. Энгельгардта, государь потом потребовал от Кутузова рапорта о баталии Аустерлицкой, но тот вроде бы ответил в том смысле, что «Вы сами распоряжались войсками, я не имел ни малейшего в том участия; я завишу от воли Вашего Величества, но честь моя дороже жизни». Если все так, то «по причине личного присутствия Государя не отдает он (Кутузов. – Я. Н.) отчета в Аустерлицком сражении»?! Еще раз предположим следующее! Так или иначе, но Кутузов явно покорился обстоятельствам (ради сохранения союза с австрийцами и своего собственного реноме «защитника монархической Европы от низкородного супостата» молодой и амбициозный политик Александр I настаивал на немедленной битве с «пассивно-испуганным» Бонапартом) и остался простым зрителем трагических событий. Если, конечно, верить мемуарам Ланжерона, то лучше всего характеризует «позицию» Кутузова по отношению к грядущему сражению его поведение на том памятном совете! Сначала во время чтения он дремал, а потом «совсем заснул»! Он прекрасно понимал, эта в сущности схоластичная малопонятная диспозиция, в лучшем случае – план проведения маневров, но никак не генерального сражения. Но поскольку он был одобрен Александром I, он, как и все русские генералы, принял его как данность, которую уже нельзя было оспорить. Вот и решил продемонстрировать крепкий сон вместо бесплодных возражений. В этом, по словам известного военного теоретика Г. А. Леера, «и выразилась вся его оппозиционность плану». Правда, говорили, что за несколько часов до роковой битвы Кутузов все же предпринял последнюю попытку исправить фатальную ошибку. Он даже попросил близкого к царю обер-гофмаршала Н. А. Толстого отговорить Александра I от сражения, которое наверняка будет проиграно. Но не менее хитрый, чем Кутузов, лукавый царедворец Толстой ловко вышел из игры: «Мое дело – соусы и жаркое; а ваше дело – война, вот и занимайтесь же ею». Минутная слабость Михаила Илларионовича Кутузова, не позволившая высказать всю правду в глаза зарвавшемуся в своей погоне за славой победителя самого Наполеона малосведущему в военном деле российскому императору, дорого обойдется русской армии и, между прочим, отразится и на безупречном до той поры полководческом реноме старого заслуженного екатерининского генерала. Впрочем, это всего лишь «заметки на полях», оставляющие за пытливым читателем право на собственные выводы…