Похитители - Уильям Фолкнер

– Для вашей компании, конечно, лучше, чтобы уже было послезавтра и он уже первым пришел к финишу, – сказал Сэм. – Который же это час? – И сам ответил: – Как раз перевалило за полночь. Можно и соснуть до четырех, до отхода поезда. – Теперь он обращался к Буну. – Вы с Недом небось захотите остаться тут с вашим конем, я затем и сена побольше прихватил. Так что ложитесь-ка спать, а я отведу Корри и мальчуганов домой, и мы все встретимся здесь в…

– Как бы не так, – сказал Бун не то что грубо, а неприязненно, угрюмо. – Твое дело быть здесь в четыре часа. Не проспишь, так, может, и встретимся. – Он обернулся к Корри. – Пошли.

– Собираешься оставить тут при хозяйской машине, то есть при хозяйском коне, то есть при этом коне, неважно, чей он там, одного этого цветного парня? – спросил Сэм,

– А что? – сказал Бун. – Этот конь теперь железной дороге принадлежит. Вот, пожалуйста, и багажная квитанция – доказать могу. Может, ты просто занял свою форму – на женщин и малолетних впечатление оказать, а ты вот сумей этой багажной квитанцией на твое начальство впечатление оказать, чтобы неприятностей не было.

– Бун! – сказала мисс Корри. – Ни с кем я не пойду домой! Люций, Отис, пойдемте.

– Да ладно, ладно, – сказал Сэм. – Мы всё забываем, ведь Буну пришлось трубить пять, а то и шесть месяцев на хлопковом поле или где там еще, чтобы хоть одну ночку на Катальпа-стрит заработать. Отправляйтесь все вместе. Увидимся у поезда.

– Даже спасибо не можешь сказать? – спросила мисс Корри у Буна.

– Почему же? – сказал Бун. – Только вот кому? Лошади?

– А хотя бы Неду, – сказал Сэм. Он повернулся к Неду. – Хочешь, останусь тут с тобой?

– Нам и вдвоем хорошо будет, – сказал Нед. – Ежели и вы тоже уйдете, так, может, нам и вовсе поспать удастся. Об одном жалею – не догадался я вовремя…

– Я догадался, – сказал Сэм. – Где другое ведро, Чарли?

Железнодорожник, стрелочник, или кто он там был, извлек ведро из того же угла вагона, где были свалены доски, и гвозди, и инструменты, и корм; в ведре оказался толстый ломоть хлеба с ветчиной, квартовая бутылка с вода и пинтовая бутылка виски. – Пожалуйста, – сказал Сэм. – Тут и на завтрак хватит.

– Вижу, – сказал Нед. – Как же вас звать, белый мистер, ежели не секрет?

– Сэм Колдуэлл, – ответил Сэм.

– Сэм Колдуэлл, – повторил Нед. – Сдается мне, для нашего лошадного дела лучше имени днем с фонарем не сыщешь. Еще немного – и мне, пожалуй, захочется век с вами не расставаться. От всего сердца премного вам благодарен.

– От всего сердца – на здоровье! – ответил Сэм.

После чего мы все распростились с Сэмом, и Недом, и Чарли (то есть все, кроме Буна и Отиса) и побрели домой к мисс Ребе. Улицы опустели и затихли. Истрепанный и замусоленный кончик недели Мемфис пускал на то, чтобы хоть немного отоспаться и отдохнуть перед тем, как встретить утро понедельника; мы тихонько шли мимо темных окон и стен, переходя от одного ненужного фонаря к другому, но в одном слабом еле теплящемся одиноком оконном огоньке я, благодаря моему недавнему прорезавшемуся инстинкту распутника, безошибочно признал конкурента заведения мисс Ребы; одинокий огонек, столь же тусклый, как и свет за занавесками у мисс Ребы, где к этому времени последние всплески кипучей жизни, должно быть, исчерпали себя; даже Минни, наверное, отправилась в постель, или домой, или куда там она удалялась на покой после их с мисс Ребой вечернего гимна своему ремеслу. Наверное так, потому что мисс Реба сама отперла нам входную дверь, от нее разило джином, и в ней самой было что-то схожее с джином – красивое, суровое и многоопытное. На ней было другое платье, очень открытое, кроме того, в те годы леди, женщины, не красились, так что тут я впервые увидел накрашенное лицо. И бриллиантов на ней еще прибавилось, таких же крупных и желтоватых, как и первые два. Нет, первые пять. Но и Минни тоже никуда не ушла. Она стояла в дверях мисс Ребиной комнаты, едва держась на ногах от усталости.

– Все уладили? – спросила мисс Реба, запирая за нами дверь.

– Да, – сказала мисс Корри. – Почему вы не ложитесь? Минни, заставь ее лечь.

– Ты бы мне это час назад посоветовала, – сказала Минни. – Хорошо, чтобы через два часа не пришлось того же советовать. Не было тебя тут прошлый раз, два года назад, а то бы не советовала.

– Пойдемте спать, – сказала мисс Корри. – Вот вернемся в среду из Пассема…

– Паршема, черт тебя побери, – сказала мисс Реба.

– Ладно, – сказала мисс Корри. – Вот вернемся в среду, и Минни разузнает, где он, и мы его найдем.

– Само собой, – сказала мисс Реба. – А если у меня хватит ума, то и закопаем в той же канаве вместе с его киркой и лопатой. Хочешь выпить? – спросила она Буна. – Минни у нас шибко ученая или республиканка стала или бога боится – ни за что больше не хочет выпить.

– Должен же кто-то в этом доме не пить, – сказала Минни. – Для этого республиканкой быть не надо. Всего только и надо – уходиться до смерти и хотеть спать.

– Всем надо спать, – сказала мисс Корри. – Поезд отходит в четыре, а сейчас уже больше часу. Пошли, пошли.

– Ну и ступайте, – сказала мисс Реба. – Кто вас, к черту, держит? – Мы стали подниматься по лестнице. Затем Отис и я поднялись еще выше; он знал дорогу: на чердак, где ничего, кроме сундуков, и ящиков, и тюфяка на полу вместо кровати, не было. У Отиса была ночная рубашка (на ней еще сохранились складки с тех пор, как ее, аккуратно сложенную, купила, должно быть, мисс Корри), но он, так же как и я, снял только штаны и башмаки, и выключил свет, и сразу улегся. На чердаке было одно оконце, но в него теперь глядела луна, и светила она так ярко, что я видел всю каморку. Что-то все-таки было в нем неладное. Я устал и, когда поднимался наверх, думал, что засну, не успев лечь, но я чувствовал, что лежит рядом существо и не просто сна у него ни в одном глазу, а как будто оно и не спало никогда в жизни и даже не знает, что такое спать. И вдруг со мной тоже случилось что-то неладное. Я еще не знал, что именно, только знал – что-то случилось, и я сию минуту узнаю – что, и мне станет противно; и вдруг мне захотелось не быть здесь, не быть в Мемфисе и никогда даже не слышать про Мемфис: мне захотелось быть дома. Отис снова сказал «обалдеть».

– Я насчет здешних барашков. Ими тут прямо в воздухе пахнет, – сказал он. – Несправедливо, что одни бабы могут зарабатывать глиномеской, а мужчинам – тем остается только пытаться урвать немножко, когда мимо носа плывет. – Опять он сказал то слово, значение которого я уже спрашивал дважды. Но сейчас я не спросил, не хотел; я лежал, вытянувшись, напряженный, и поперек наших ног лежал лунный квадрат окна, и я старался не слушать его, но волей-неволей слышал: -…одна из комнатенок прямо под нами, в деловую ночь вроде субботней их сквозь пол слышно. Но проку от этого никакого. Даже достань я сверло и бурав и просверли я в полу глазок, все равно ведь эта черномазая и мисс Реба не дадут мне никого сюда приводить, чтобы зашибить деньжат, а если я и исхитрюсь, так они, как пить дать, отберут их у меня, как отобрал сегодня этот сукин кот пипанольные денежки. А вот у нас дома, когда Би работала у тетушки Фитти… – он осекся. И некоторое время лежал совершенно тихо. Потом опять сказал «обалдеть».