Вилла "Инкогнито" - Том Роббинс

Как упоминалось выше, Дики Голдуайр выступал против. Его мучила совесть даже по поводу опия-сырца и чанду, а тут уж он окончательно уперся.

– Вы же не можете быть на сто процентов уверены, – заявил он своим товарищам, – что ни миллиграмма этого героина не окажется в каком-нибудь притоне или в венах рок-звезды.

Дерн поднял глаза от бутылки пива «Лао», которую рассматривал так пристально, словно уже вошел в телепатический контакт с тигром на этикетке. Он в конце концов поддался очарованию анимизма.

– Ты стал выражаться как то самое правительство, от которого сбежал, – сказал он.

Стаблфилд изъяснялся куда поэтичнее.

– Да, – согласился он, – белая река макового сока извилиста, у нее множество притоков, и лишь малая их толика течет по поверхности. Мы не можем быть абсолютно уверены, что некая часть нашего вклада не выйдет из предназначенного ей русла. Нам остается только верить и надеяться.

– Вот именно. Надеяться, что ни один отчаявшийся мальчонка не сдохнет от передоза, употребив товар, поставленный вами.

– А сколько лихих парней гибнет – и будет гибнуть – на машинах, которыми торгует твой отец? Во зло может быть употреблено что угодно. Более того, все, даже юные и бедные, должны нести ответственность за свои поступки. Социальная система, отрицающая это, способствует атрофии интеллекта и стагнации духа.

Предыдущей ночью Дики опять посещал школу кошмаров, где сполна намучился от несделанных заданий и заваленных экзаменов, а эта беседа только усугубила его состояние. Он чувствовал, что в словах Стаблфилда присутствует здравый смысл, но его было недостаточно, чтобы совесть Голдуайра умолкла. Поэтому он собрал свои пожитки, в том числе и дрянную украинскую гитару, на которой впоследствии сочинит «Встретимся в Когнито», и аккуратно сложил их в углу, чтобы Дерн при случае перевез все на вертолете в деревню. Потом пожал руку Дерну, покряхтел в медвежьих объятиях Стаблфилда и отправился к наводящему ужас тросу над пропастью.

Не успел он дойти до двери, а его приятели уже возобновили спор о том, почему героин настолько популярен, хотя, как подсказывает здравый смысл, употребление таких наркотиков ведет к саморазрушению. Стаблфилд настаивал, что, пока существуют методы, позволяющие человеку разлагать собственное эго и убивать время – не проводить его, не тратить попусту, а аннигилировать, – люди будут стремиться к этому, невзирая на риск. Экстаз от существования исключительно в настоящем, которого большинство достигает посредством оргазма, мистики получают через медитацию, шаманы испытывают, входя в психоделический транс, а истинные художники ловят, с головой погружаясь в творчество, есть, утверждал Стаблфилд, суть трансцендентности, высвобожденное состояние предельной простоты, к которому невольно стремится каждый. Трансцендентность – это в буквальном смысле рай на земле, и любой наркотик, обеспечивающий билет в рай, будет рано или поздно употреблен, даже если в конце поездки путешественника ждет ад.

Дерн, цитируя буддистские тексты и Книгу Бытия, возражал, что дорогу в рай земной нам перегораживают не время и эго, а страх и желание. В представлении человека о времени одно плохо, считал Дерн, – оно всегда нацелено на летальность исхода, а также на вечно неопределенное будущее, и тем самым усугубляет его страх смерти и неведомого. Отхлебнув пива, лысеющий летчик заявил, что эго, освобожденное от невротического груза жадности и честолюбия, становится благом, а не препоной. Если бы мы только могли отбросить страхи и желания, наши угомонившиеся эго помогли бы нам удержаться в своем перманентном, портативном Эдеме. Наркоман, подсевший на героин, никуда не рвется, ни к чему не стремится, ни за что не цепляется и именно ради этого наивысшего спокойствия, ради того, чтобы избежать мерзостей нашего общества, а заодно и личной ответственности, засаживает в вену иглу. Так сказал Дерн.

Дики был вынужден слушать этот диалог, пока собирал вещи, но, попрощавшись и направляясь к двери, он пробормотал:

– Интересно, который из этих богов – Бог Собачьей Чуши?

Конечно же, это вырвалось у него помимо воли: будь все как обычно, он и сам бы принял участие в диспуте; кроме того, он и не подозревал, что товарищи его услышат. Но, увы, всегда бдительный Стаблфилд крикнул ему вслед:

– Да все, Голдуайр, все до единого. Собачьей Чушью не ведает никто конкретно, иначе бы они передрались за это право. Боги терпят человеков исключительно за талант нести собачью чушь. Все остальные наши качества наводят на них скуку.

«А как же любовь? – хотел было крикнуть напоследок Дики. – Человек ведь наделен способностью любить». Но дверь за ним уже захлопнулась.

* * *

Несколько лет наши без вести пропавшие предприниматели отправляли товар из Северного Таиланда на Филиппины через специального курьера. Курьера порекомендовали в лаборатории, и на него вроде можно было положиться: он возвращался вовремя, с заранее оговоренным количеством наличности в заранее оговоренной валюте – таиландских батах, лаосских кипах и долларах США. А где-то в середине восьмидесятых Дерн Фоли сам стал ездить в Манилу раза два-три в год. Сначала он съездил пару раз в Бангкок и из второй поездки привез себе и своим сообщникам фальшивые французские паспорта. Еще он раздобыл сутану католического священника и, когда ее надел, впервые с раннего детства расплылся в широченной улыбке.

– А я-то уж думал, что помру от старости прежде, чем увижу, как ты улыбаешься, – сказал Стаблфилд.

Каждый раз, посещая Манилу, Дерн как мог проверял, действительно ли героин, получаемый из сырья с виллы «Инкогнито», поступает исключительно в хосписы, а не попадает в розничную торговлю. После третьей инспекционной поездки они со Стаблфилдом «в достаточной степени убедились», что выполняют гуманитарную миссию. Стаблфилд был настолько в этом убежден, что разгуливал по вилле, облачившись в халат одной из сожительниц и обмотав голову посудным полотенцем, – изображал мать Терезу. (Немалую роль в этом играло и шампанское, изрядные количества которого привозил в Фань-Нань-Нань Дерн.)

Дики радовали отчеты Дерна, да и с друзьями-дезертирами он по-прежнему поддерживал теплые отношения, однако его подозрения никак не могли рассеяться настолько, чтобы он с чистой совестью вновь вошел в дело. Он в своей хижине наслаждался деревенской жизнью, особенно когда циркачи уезжали в город. Кроме того, он наладил собственный скромный бизнес.

Одна из жительниц селения хмонг воспылала чувствами к Дики. Это была вдова средних лет, которая в придачу к потере мужа лишилась почти всех зубов. Она была обделена резцами и клыками в той же мере, в какой предмет ее воздыханий был, по слухам, наделен первичными половыми признаками исключительных размеров. Кое-кто утверждал, что однажды она увидела его купающимся в ручье и, потрясенная его приапическими достоинствами, влюбилась без памяти, однако этой версии, которую породили, по-видимому, шуточки Стаблфилда, доверять не стоит. Как бы то ни было, но Дики хоть и стоял на позициях эгалитаризма, взаимностью вдове не отвечал и вежливо отвергал ее притязания. Тем не менее в один прекрасный день потерявшая от страсти голову дама преподнесла ему пригоршню мелких необработанных рубинов.