Дроздово поле, или Ваня Житный на войне - Вероника Кунгурцева

— Смерть — это феодальная раздробленность жизни!

Уловив немой вопрос во взгляде мальчика, пояснил:

— Ведь труп животного, хозяин, кишит червями, как множеством новых жизней…

И о смерти им еще раз в тот день напомнили… Спрямляя пути к Грачанице, повернули на проселочную дорогу и оказались на сельском кладбище. И сюда, знать, угодила натовская бомба!.. Гигантская воронка зияла посреди кладбища, как спуск к адовым кругам. Земля вокруг воронки, утянувшей внутрь коры с десяток могил, была взрыта. Валялись осколки мраморных памятников, деревянные кресты развалились на пары обычных досок, лежали, завитые в странные украшения, стебли железных оградок — чудовищный ювелир постарался для неведомой дамы.

Цыганка, пожимая плечами, говорила: дескать, ну разве можно так промахиваться! Ладно, автозавод они разбомбили, думая, что Гордана в цехе штамповщицей; ладно, в тюрьму попали — могла-могла она там сидеть, что уж говорить; ладно, ферму угрохали, — да, и скотницей могла Гордана быть; так ведь на кладбище-то она еще не лежит — это натовским генералам должно быть известно!

Ваня Житный обратил внимание, что на некоторых уцелевших могилах стоят странные сдвоенные памятники: даты рождения и смерти одного из умерших проставлены, а рядом — только год рождения и… ничего больше. Боян Югович пояснил, что это супруги… Но мальчик все равно не понял — дескать, а что: Далибор Малкович — он бессмертный? Почему там, где дата смерти, только прочерк стоит? Серб сказал: мол, он еще по земле ходит, этот Малкович, а как умрет, подложат его к жене Дубравке, и на том свете супруги непременно воссоединятся! Домовик похвалил чужой обычай: дескать, и в жизни, и в смерти у супругов одно ложе — так и должно быть! А жаворлёночек, сидевший на крестовине, прочирикал: мол, он бы и товарищей вместе хоронил, ежели они, скажем, не женатые…

Калики перехожие катили рогатые велики прочь от оскверненного бомбой кладбища — и как-то вдруг сразу стемнело! Не видать ни зги — тьма нависла над всем Косовским краем: электростанции-то, знать, тоже в руинах.

В потемках, подскакивая на ухабах, приехали в пустующее село — видать, к нему кладбище и относилось. Правда, теперь в какой дом ни зайдешь — ни одного живого человека: знать, все, кто не умер, ушли.

Пропустили те дома, где полы кто-то упер, и те, где рамы оказались вырваны, и те, где дверей не было. Кое-как отыскали более-менее сносный дом: только стекол в окнах не хватает — так ведь это сущие пустяки! Занавесили окошки сбереженными кусками черного полиэтилена, фонарики включили, свечи запалили: вот и ожил дом! Последки домашнего скарба сдвинули в сторону — знать, второпях уходили жильцы-то! Вон даже настенные часы сохранились, правда, стрелки на месте стоят… Снял домовик часы, по своим поставил, завел — пошли, тикают за милую душу!

На перевернутых дощатых ящиках собрали ужин. Уселись на сдутые танки — чем не кресла! Напились, наелись, спать полегли на тех же сморщенных танках, как вдруг стук в дверь раздался, и голоса: дескать, есть тут кто живой?..

Шишок подскочил и, направив свет фонарика на дверь, заорал:

— Есть — и что?!

— Пустите, люди добрые, переночевать, мы вас не потесним…

Те, кто проснулся (девчурка мирно спала, так же, как птицы и комолая корова), переглянулись: мол, вроде не шиптары — говорят по-сербски…

Домовик все ж таки, на всякий случай, решил отбояриться:

— Других домов полно — занимайте любой, чего сюда суетесь?!

Но Боян Югович стал его за рукав дергать, дескать, зачем же так-то: у нас хоть более-менее тепло, а в тех домах — холодина, и еда у нас есть, а вдруг эти люди тоже из шиптарского плена сбежали, давайте пустим их…

Шишок поглядел вопросительно на остальных: дескать, как — пускать? Нет? Ваня с посестримой кивнули, а Гордана покачала головой — не надо, де! Березай же проговорил диспетчерским сопрано:

— До отправления поезда остается пять минут, просим пассажиров занять свои места в вагонах и проверить наличие билетов! Повтор-ряю!

Но повторять не пришлось. Домовик откинул крючок, и в дом вошли двое мужчин. Были они людьми вроде приличными: при костюмах, правда, несколько обтерханных. Один худой высокий, другой — худой низкий. Оба с вожделением поглядывали на стол с остатками ужина — видать, давненько не ели. Боян Югович, оглядываясь просительно на домовика, стал говорить, присаживайтесь, де, и угощайтесь… Высокий, отряхивая брюки, помотал головой: мол, спасибо на приглашении, но не хотим быть в тягость. Низенький, с укоризной поглядев на длинного, сунул нос в банку с тушенкой, но банка оказалась пуста, и нос вновь был предъявлен честной компании. Историк смутился: поскольку еды, почитай что, и не было…

Высокий, оглаживая рукав, счел нужным представиться: я, дескать, Игнатий, а это — указал на товарища — Кресимир.

Боян Югович назвался, и, представив остальных, спросил: дескать, откуда путь держите? Беженцы ли вы, али, может, в шиптарском плену пропадали?

— В плену, — тотчас кивнул Игнатий.

— Пропадали, — поддержал его Кресимир и, поглядев на зевавшую цыганку, спросил, нет ли у нее колоды, в картишки бы сыграть, давненько что-то не играли…

— Посреди ночи? — удивился Ваня.

А Игнатий пожал плечами и с апломбом заявил: мол, в карты, мальчик, играть никогда не поздно!

И Шишок, до тех пор смотревший на гостей с подозрением, вдруг оживился (видать, вспомнил свои «дурацкие» победы в поезде), дескать, а что ж, можно — все равно, видать, заснуть уж не удастся! Гордана небрежно вытащила из-за лифа мятую колоду и бросила на ящик. Игнатий тотчас подхватил ее и принялся, как фокусник, тасовать карты — так что между каждой картонкой получался значительный зазор, колода в его руках то, как меха гармоники, растягивалась, то складывалась обратно в стопку. Боян Югович живо смел со «стола» в угол комнаты остатки ужина.

Кресимир спросил:

— Дорогие хозяева, кто будет с нами играть?

Кроме домовика вызвалась цыганка, которая, видать, не могла спокойно смотреть на карточную игру и не принимать в ней посильного участия, и еще — Златыгорка!.. Ваня Житный покачал головой, помня, как они с посестримой без конца оставались в дураках. Боян Югович отказался, сославшись на то, что не умеет. С Березая и спросу не было, хотя лешачонок с любопытством поглядывал на колоду, но, видать, у него был тут свой интерес — гастрономический.

— Придется звать болвана, — вздохнул Игнатий.

— Какого еще болвана?! — воскликнул Шишок, подозрения которого вновь ожили.

Но гости наперебой стали объяснять, что болвана на самом деле нет, то есть «болван» — это просто так говорится, «болвану», де, раздают карты, а играть он не будет, за него будет играть Игнатий, потому что, де, коль хозяев трое, то и гостей должно быть столько же — так, мол, у нас принято…

— У кого это у нас? — спросил домовик, отмахиваясь от историка, которому казалось, что они, как хозяева, недостаточно гостеприимны.