Охота - Кирилл Цыбульский

и ножка бокала наколола бы глаз, как шампур кусок баранины. Расколотая кость свистела в ушах, заглушая музыку, боль проходила по всему телу, подобно электрическому разряду. Ноги подкашивались, перед глазами вспыхивал яркий свет. Взрыв атомной бомбы.

– Ты могла лишить меня глаза!

Крик смешивался с болью, они сливались в одно чудовищное зелье, которое Джек выплескивал на истерзанную девушку. Она провела несколько суток в глубокой яме, начав разлагаться. Эмма теряла свою личность. Катрин теряла ее вслед за двойником. Холод и сырость сделали свое дело, Эмма с трудом шевелила губами, голос покинул воспаленное горло и вырос в груди гранитной опухолью.

– Хотела прославиться на трогательной истории про выпускницу детского приюта, которая помогает детишкам? Думаешь, пары месяцев достаточно, чтобы впитать в себя жизнь без родителей? Думаешь, ты такая несчастная, раз жила в приюте?

Могила. До света было несколько метров. Слишком высоко. Эмма Пратт видела, как клетчатый свет уходит от нее, поднимается. Значит, она падает. Так близко к смерти Эмма еще не была. Черная, мокрая и холодная – вот как выглядела ее смерть.

Джек повернулся к ней и уставил огромное как скала лицо. Его губы зашевелились:

– Самые страшные катастрофы произошли из благородных целей, запомни это. Великие люди грезили спасти человечество, позаботиться о беженцах, изобрести лекарство. Как итог: ядерная бомба, концентрационные лагеря, экстази. В большинстве своем человеческая деятельность приносит разрушения и смерть. Вот он – итог эволюции, высшая точка развития. Мы создаем вирусы, которые нас же и убивают, стреляем друг в друга, чтобы жизнь следующих поколений была лучше. Но кто сказал, черт возьми, что она будет лучше? – огромная тень стояла напротив журналистки, казалось, душа покинула тело истукана, и тот замер навеки. – Человеческое общество стремительно тупеет, мы перестаем читать, утыкаясь в хренов ящик, в котором бегают картинки. Он нас гипнотизирует, Эмма, программирует на то, чтобы быть тупыми, не веришь? Зачем содержать огород, домашний скот, если полки ломятся от разнообразных продуктов в магазине? Зачем напрягаться, когда все уже есть в готовом виде? Глобальная индустрия позаботится о тебе, сделает постоянным потребителем бесполезного дерьма, не стоящего внимания. Останется лишь жиреть и воспроизводить себе подобных, новых потребителей.

Великан вдруг закашлял, бровь тут же раскалилась, словно лампочка, которая с минуты на минуту лопнет от напряжения. Лицо Джека залилось багровым румянцем, сосуды правого глаза лопнули, и белок покраснел. Человек превращался в нечто чудовищное… Боль создавала помехи, мысли разбивались вдребезги, не в состоянии материализоваться. Эмма воспользовалась паузой, чтобы перевести дух, изо рта ее похитителя вырывалась скверная вонь, брызги разъеденного ненавистью мозга то и дело попадали ей на лицо. Эмма ощущала каждую каплю слюны омерзительного существа, стоявшего перед ней, она хотела принять горячий душ, постараться избавиться от чужих отпечатков на своем теле. Смыть! Смыть память о происходящем! Стереть эти невыносимо долгие дни из жизни, будто их не было вовсе.

Поразительных габаритов создание, дотягивающееся до света на вершине ямы, как видела журналистка своим изможденным взглядом, мучилось от бьющей в колокола мести девушки. Она вонзила бокал в бровь монстру. Если бы стекло не разбилось, хлынувшая кровь наполнила бы бокал Эммы. И она бы напилась героическим спасением.

Джек пытался привести себя в порядок, сжимая огромными ладонями, как бейсбольными перчатками, виски, расходящиеся в стороны. Его зубы походили на лошадиные – такие же огромные и желтые, словно великан целыми днями жевал траву. Мышцы рук и груди раздувались от напряжения, извилистые вены всплывали на поверхность так, что походили на следы змей, оставленные на глубоком песке.

Потребовалось несколько минут, чтобы Джек снова заговорил:

– Человечеству угрожает опасность. Нас становится слишком много, Эмма. Законы природы, естественный отбор перестали выполнять свою функцию: убивать слабых, дефектных особей. Медицина творит чудеса, она заменила многим религию, только вот вера, в отличие от врачей, не призывает спасать ради спасения, религия не так гуманна, как кажется. Бог говорит: «Человек рожден ради высшей цели», а хирург ему отвечает: «Я дал клятву вытаскивать с того света каждого, у кого бьется сердце». Понимаешь о чем я? Мы плодим уродов, не способных выжить самостоятельно, но врачи вживляют в плоть микрочипы, титановые пластины, искусственные органы. Вот что называется подобием жизни. Какой высшей цели, по-твоему, может достичь человек с генетическими отклонениями или, скажем, с психическими расстройствами? Он способен лишь умножать свои убогие копии, портить человеческий ген. Я считаю, что они не заслуживают жизни.

Гробовая тишина пробила на дне ямы. Жертва и хищник. Победитель и побежденный. Какой-то деревенский тип пытается вернуть человечеству верное русло, направить на путь истинный. Полный псих.

Человек, каких бы огромных размеров он ни был, не в силах повернуть законы природы, тем более во благо. Джек воспроизводил естественный отбор, брал на себя роль бога.

– Мо… Молоко, – простонала Эмма.

Насколько бы посредственной журналисткой ни являлась Эмма Пратт, женщиной она была чувственной. Как молодая девушка могла не влюбиться в того, кто творит добро? Поступки Джека говорили о нем больше, чем пугающий рост и склад тела, больше уродливой физиономии, напоминающей разбитое зеркало, в которое бросили камень, и тот тонет, словно во льдах, распуская трещины паутиной во все стороны. Слава Джека делала его лицо не хуже остальных, а тело великодушным и могущественным. Газетные заголовки ждали его на своих страницах. В провинциальном городке только и говорили, что о молоке «Parker’s», о человеке, помогающем бедным детям. Как же они ошибались…

– Ты права, Эмма. Молоко… Как же! Я помогаю этим детям. И только я! – Джек остановился, осклабившись, и продолжил ровным тоном: Господин Паркер отправил новую партию целебного молока в приют… Дети пишут ему каждое Рождество… Он их крестный отец…

Только сейчас Эмма увидела истинное лицо Джека Паркера. Изуродованная, изрезанная кожа, словно пыльный холщовый мешок, заштопанный бесчисленное количество раз. Огромные поры, как кратеры горячих источников, извергали столбы кипящего пара, стоило великану выйти из себя. Искривленный нос, на который когда-то наступили, редкие, мелкие черные волосы на голове. Настоящий урод.

Его нескладные конечности качались как вареные макаронины, с какими, казалось, он не всегда совладал. Ладони с почерневшими ногтями захлопывались пастью венериной мухоловки; длинные, пугающе длинные кости, обросшие слоем мышц, и сутулая походка опускали высшую точку развития эволюции на ступень ниже, к приматам. Джек был не больше обезьяны, возомнившей о том, что может управлять чем-то большим, чем палкой, чтобы достать из улья лакомство.

– Бедные создания… Бюджетные деньги делятся по карманам чиновников, ремонт в здании приюта делали в прошлом веке. Дети спят в бывшем коровнике, единственном уцелевшем корпусе. Вот только там очень холодно. Высокие потолки, крысы. Детям досталось то же, что и скотине. Ты не имеешь права