Философия возможных миров - Александр Секацкий

* * *

Если идею потусторонней детерминации разрабатывала астрология, а горизонты избирательного сродства исследовала алхимия (наука как таковая принципиально занималась посюсторонним, конкретным причинением), то и в сфере человекознания возникали свои объяснительные схемы и даже объяснительные практики – и это не только хиромантия и другие практики гаданий. Едва ли не самой близкой к теории трех ключиков является концепция, которую в диалоге Платона «Пир» излагает Аристофан. Согласно ей каждый человек в момент заброски в мир подвергается «рассечению» и лишается своей половинки, которую потом приходится искать. Тогда счастье – это и есть объединение с найденной половинкой: муж и жена, одна сатана, плоть едина.

В этой до сих пор не исчерпавшей себя идее наиболее любопытный аспект состоит в том, что знаменитая предустановленная гармония Лейбница хоть и предустановлена, но почему-то не установлена – вот и приходится подбирать шифры и пробовать ключики. Более того, и эта мотивация отодвинута на второй план, она вступает в действие, когда запущен режим суперигры, запущен в соответствии с какой-то тайной суммой баллов.

Теория трех ключиков отличается от концепции, изложенной в «Пире», прежде всего вот чем. Потенциальные замочки, к которым подходит тот или иной ключ, находятся не только в душах и телах смертных, они разбросаны по всей сфере присутствия – и тут уже кому что досталось. Они как билетики из лотереи в Вавилоне, провидчески описанной Борхесом, – с той разницей, что регулярных розыгрышей не проводится. Вместо этого тебе может достаться обрывок газеты с цифрами, и если ты догадаешься сличить комбинацию, может оказаться, что обретешь суженую, или вдруг будешь вознесен по социальной лестнице, или таланты обретут внезапно единственно возможное применение. Или удача, фарт застигнут тебя каким-то иным, еще неясным способом. Конфигурация отверстия, в которое попадает один из твоих ключиков, не предрешена заранее, о ней в общем виде можно высказаться лишь на манер расхожей мудрости: кому суждено быть повешенным, тот не утонет.

Ключик потому-то и не один, их три, а может, два, а может, и целая связка. Один пригоден как раз для дел сердечных, другой – чтобы снискать благоволение императора, третий – для ситуации, которая может внезапно возникнуть, а может не возникнуть вообще (но нужно еще вспомнить в нужный момент о наличии ключа), и лишь в таком расширительном смысле теория трех ключиков вообще имеет смысл. Она гласит: золотой ключик есть у каждого, и где-то существует открываемая им дверь: быть может, за холстом в каморке папы Карло, может, в далекой Калифорнии, на острове Таити – бог знает где, и никто не знает когда. Карту персонального острова сокровищ, в отличие от связки ключей, при рождении никому не выдают; навскидку можно сказать, что больше шансов у того, кто не устает пробовать.

Опять же даже наличие ключиков нисколько не отменяет житейского минимализма – «не можешь достичь желаемого, научись желать достижимого», «по одежке протягивай ножки», «где родился, там и пригодился»… Если бы не эти отговорки, золотой ключик значительно чаще находил бы себе применение. И все же, если вооружиться теорией, горизонты munda humana несколько проясняются. Сразу же полезным оказывается предположение, что, помимо сугубо индивидуальных ключиков, существуют универсальные отмычки, которые вполне годятся для «раздолбанных» замков. Теорий универсальных отмычек в современной психологии полно, тут вполне годится даже какая-нибудь соционика. Работе с отмычкой можно научиться, научиться можно даже изготовлению отмычек. Создание и подгонка такого рода шаблонов – одно из самых важных, востребованных человеческих умений, оно идет сразу вслед за владением речью. Но всегда найдется Гамлет, который скажет: вы не умеете играть даже на флейте – что же вы пытаетесь играть на мне? Может быть, впрочем, и не скажет, а просто посмотрит отчужденно или с грустью…

Что самое удивительное, не так уж редки случаи, когда отмычкой изо всех сил работает обладатель золотого ключика; к тому же не будем забывать, что искусно подобранная или подогнанная отмычка всяко лучше ключика, который просто не от этой дверцы. Вот почему притирка-подгонка идет постоянно и коммуникаторы с хорошим набором отмычек всегда в цене.

И все же, хотя попадание ключа есть всякий раз однократная, неповторимая причина, принципиально не обобщаемая на тот или иной класс случаев, расстановка людей в мире, по крайней мере их правильная расстановка, объясняется зачастую именно поворотом ключа. Сколько сил было потрачено впустую, и результаты ничтожны – но вот вдруг сработал ключик, и все перевернулось, если угодно, расставилось по своим местам. Обрело устойчивость – как будто оно всегда так и было.

* * *

Поскольку результат срабатывания ключика здесь и сейчас ничего не сообщает о ситуации там и потом и не позволяет извлечь никаких уроков, за исключением негативных, дискредитирующих буквальное следование удачному прецеденту[53], мы всякий раз имеем дело с нелепыми казусами, с которыми наука, в сущности, не знает, что делать. Наука имеет дело с регулярностями, а теория трех ключиков направлена исключительно на сингулярности, и способ ее применения можно охарактеризовать как персональную герменевтику. У историка подобный способ описания, как правило, вызывает досаду и даже аллергию – но лишь до тех пор, пока он не обращен к своей персональной истории, и тут теория трех ключиков очень даже подходит, поскольку объяснение всегда имеет форму для меня. В зависимости от соответствия или несоответствия этой форме «чужая сингулярность» может показаться и неожиданно убедительной, и сущей ерундой.

Мне, например, убедительными и даже убеждающими представляются два казуса, вообще не имеющие отношения к истории. Первый описан в романе Алексея Толстого «Петр I» и относится к знакомству будущего самодержца с будущим всемогущим вельможей Александром Меншиковым.

В общих чертах это выглядело так. Царь-подросток гулял в саду и натолкнулся на неизвестно как пробравшегося туда мальчишку. Мальчик, которого звали Алексашка, имел совсем мало времени, чтобы произвести незабываемое впечатление на будущего государя, но он воспользовался ключиком (который всегда под рукой по определению). В данном случае он имел вид иголки, простой швейной иглы: Алексашка продел ее сквозь щеку, вытащил как ни в чем не бывало, и Петруша был покорен. Этим движением, этим неожиданным жестом Меншиков отпер себе дверь во власть, в историю, в полноту собственной осуществленности. Если скажут, что ключик здесь ни при чем, можно отметить, что он всякий раз ни при чем, но всякий раз именно он, персональный ключик, и открывает дверь личностного присутствия. Ибо такова природа необобщаемой сингулярности, а значит, и истории, ведь для истории в принципе недостаточно одних только регулярностей.

Второй, столь же сингулярный, но при этом архетипический случай – это ветхозаветная история Иосифа, блестяще воссозданная и переосмысленная Томасом Манном. История прекрасного сновидца, вознесенного из тюрьмы и ставшего по правую руку от фараона. Преимущество данной истории в том, что очертания ключика даны гораздо яснее, и они связаны со сном, с толкованием сновидений. Любопытно и поучительно, что в этом рассказе Иосиф пробовал свой ключик не раз, как минимум дважды, словно о чем-то догадываясь, но смутно – что понятно, ибо относительно набора ключиков никогда и не существует полной ясности. Первый раз это случилось в присутствии братьев, и вот как описывает этот эпизод Библия: