Стадный инстинкт в мирное время и на войне - Уилфред Троттер

выражением политики, которую простой человек считает на данный момент адекватной.

Наиболее значительная критика исходит от небольшого класса образованных и умных писателей, которых из-за их пацифистских и «интернациональных» взглядов обвиняли, без сомнения, ложно, в прогерманской – читай антианглийской – позиции. Претензия этих авторов к официальной декларации политики состоит в том, что там не раскрыты должным образом ни цель, ни средства достижения этой цели. Нам говорят, что как нация мы не знаем, за что боремся, и что мы не можем достичь цели, о которой говорим, применяя военную силу. Нас предупреждают, что нужно стремиться к «разумному» миру – такому, который своей умеренностью оказал бы воспитательное воздействие на немецкий народ, что сокрушение и тем более расчленение Германской империи утвердит ее народ в убеждении, что война была агрессией завистливых соседей, и сделает месть национальным стремлением.

На такую критику не всегда давался действенный ответ, и распространенное в целом чувство оказалось обескураживающе неясным перед лицом своих проворных и подкованных противников. На самом деле, исходя из обычных предпосылок политических дебатов, сомнительно, что может быть получен какой-либо удовлетворительный ответ. Однако именно от этих предпосылок следует отказаться и заменить их более подходящими психологическими принципами, если мы пытаемся пролить свет на отношения двух народов с глубоко различными социальным типом и инстинктивной реакцией. Обычный человек, по-видимому, смутно осознает это различие, хотя и не может его определить; интеллектуалы пацифистского – за неимением лучшего термина – толка исходят из предположения, что такого различия не существует. Как бы ни следовало уважать мужество и способности этих последних, нельзя не признать, что их концепциям, пусть логичным и изобретательным, недостает живительного контакта с реальностью, которого не лишены инстинктивные чувства обычного человека.

Давайте теперь рассмотрим, какие указания по решению проблемы дает понимание особенностей социального типа, характерных для современных немцев.

С этой точки зрения нынешняя война направлена против социального типа, который, будучи наделен техническими ресурсами современной цивилизации, является и должен оставаться опасным анахронизмом. Народ агрессивной социальной привычки не может находиться в состоянии равновесия с соседями. Структура его общества представляет жесткий барьер для плавной и непрерывной внутренней интеграции; поэтому его энергия должна быть направлена, по существу, на внешние объекты и его история обязательно будет состоять из чередующихся периодов агрессии и подготовки. У такого народа нет представления о добром применении силы. Он с необходимостью рассматривает войну как самоцель, как вершину своей национальной деятельности, как повторяющийся апогей своей извечной орбиты; а на мир смотрит как на необходимую и несколько утомительную подготовку к войне, в которой сможет наслаждаться радостями завоевания, захватывая новые территории и решительно навязывая им свой национальный тип. Это инстинктивное стремление к единообразию приводит к тому, что каждое завоевание такого народа обедняет человеческий род и превращает сопротивление его агрессии в элементарный долг человечества.

В каждом случае Германия оставалась верна своему социальному типу, и все подробности ее истории за последние пятьдесят лет вскрывают волчьи черты ее идеалов и морали.

Мы видели, что у всех стадных животных социальный инстинкт следует одному из трех основных типов, каждому из которых соответствует особый набор действий и реакций. Основные единицы человеческого рода, видимо, ограничены теми же категориями, однако вероятно, что сохранение данного типа в данном стаде не связано с наследственностью индивида. Стадность индивида наследуется; а тип, соответственно которому проявляются стадные реакции, не наследуется, а зависит от формы, существующей в стаде, к которому индивид принадлежит, и передается в нем от поколения к поколению. Случалось, что нации переходили в ходе своей истории от агрессивного к социализированному типу. Изменение становилось возможным благодаря не слишком жесткому классовому разделению и, несомненно, было связано с прогрессивными взаимоотношениями и, соответственно, развитием альтруизма. Крайне жесткая прусская социальная система явно связана с сохранением агрессивной формы общества.

Не может быть сомнений, что успех Германской империи укрепил влияние агрессивного социального типа на ее народ и уберег от разлагающих последствий общения с другими народами. Как я уже пытался показать, моральный дух таких народов тесно связан с продолжением агрессии и успехом. У Германской империи не было опыта поражений, и по этой причине она смогла оградить свои идеалы и стремления от современных веяний. Не требуется психологической проницательности, чтобы предсказать: если результат этой войны хоть каким-то образом будет успешным для Германии, она сохранит веру в нынешние идеалы, как бы ни были велики ее страдания и как бы она ни была истощена. Стоит напомнить, что такой народ способен интерпретировать факты в соответствии со своими предубеждениями до невероятной степени, как мы уже неоднократно видели в ходе этой войны. И доказательства того, что нацию агрессивного типа нельзя терпеть в современной Европе, ее надлежит побороть, если понадобится, силой оружия, должно быть очень ясным, а иначе урок не пойдет впрок. Доказательств поражения, достаточных для убеждения народа социализированного типа, может оказаться недостаточно для народа волчьего типа, у которого психическое сопротивление гораздо более непробиваемо. Об этом психологическом факте государственные мужи Европы должны, прежде всего, помнить, когда начнутся серьезные обсуждения вопросов мира, а иначе есть риск, что кровь и материальные средства были потрачены впустую, ничего не дав цивилизации.

Нас предупреждали, что «унижать» Германию значит просто толкать ее на подготовку к отмщению и подкреплять ее веру в высшую ценность военной силы. Такое мнение вроде бы опирается на знание человеческой натуры, но на самом деле не слишком обоснованно. Стремление к мести обычно переоценивается в качестве мотива – возможно, под влиянием романистов и драматургов, у которых оно весьма кстати. Если объективно оценивать поведение человека, мы обнаружим, что месть, какой бы бессмертной страстью ни казалась в эмоциональные моменты, в реальной жизни постоянно вынуждена уступать место более насущным и свежим потребностям и чувствам. Нет оснований полагать, что в отношениях между странами месть выступает реальным мотивом политики, хотя может сгодиться, как утешительная поза.

Любопытно, что на наивную переоценку идеала мести должен был бы повлиять такой очевидный пример, как отношения Франции и Германии. Первая в 1870 году была «унижена» по полной программе. Она твердила, как полагается, об отмщении, но вскоре показала, что ее чувство реальности слишком крепко, чтобы позволить влиять ребяческой страсти на политику. Характерно, что именно победивший агрессор верил в желание Франции отомстить и в конце концов напал на нее снова.

Ценную психологическую подсказку можно почерпнуть из наших знаний о животных, чья стадность, как у Германии, относится к агрессивному типу. Если необходимо физически наказать собаку, лучший эффект дает то, что довольно бессердечно называют «хорошей» трепкой. У животного не