Стадный инстинкт в мирное время и на войне - Уилфред Троттер

так сильно связаны с чисто условными олицетворениями воображаемых качеств, что я не могу рассматривать их как относящиеся к явлению, которое я пытаюсь описать.

Я имею в виду концепцию старого и изолированного народа, развивающего, путем медленного смешения и притирки идей, потребностей и импульсов, некое глубинное единство, которое становится своего рода «инстинктом» национальной жизни и придает национальной политике, без знания отдельного гражданина, без руководства государственных деятелей, а возможно, и вопреки им всем, непрерывность тенденции и даже разумность, с помощью которой можно оказывать влияние на события.

Высказать подобное предположение, с помощью пчелиной аналогии, кажется необходимым, когда мы рассматриваем со всей объективностью историю Англии и ее империи. Так много было сделано в отсутствие руководства, несмотря на мнимых правителей, так часто великие политические решения или успешный шаг были, по-видимому, случайными. Многие свершения, казавшиеся локальными и узкими по замыслу и мотиву, демонстрируют на расстоянии свидетельства масштабного замысла. Борьба Англии с Филиппом Испанским, с Людовиком XIV, с Наполеоном; основание колониальной империи – все это казалось бы нам грандиозными замыслами какого-то высшего гения, если бы мы не знали, как они были предприняты и в каком духе свершались.

Выходит, Англии есть чем возразить на сознательное руководство, которое обеспечило Германии значительную часть ее силы. Ко множеству военных принципов, которые эта война принесла на поле боя, мы должны добавить не менее интересную дуэль между сознательным руководством нацией, с одной стороны, и бессознательной национальной волей и знанием – с другой.

Не в моей компетенции затрагивать дипломатические шаги, приведшие к войне. Они представляются мне не имеющими отношения к биологическому анализу, которым мы пытаемся заниматься. Не может быть никаких сомнений, что обыденное сознание подавляющего большинства граждан нашей страны испытывало сильное отвращение к идее войны. Те, кто в целом был настроен воинственно, на тот момент не имели влияния. Однако можем ли мы предположить, что глубокий, тихий голос духа улья, неузнанный, шепчущий у нас внутри, не заметил странный, яростно жестикулирующий объект на том берегу Северного моря? В обширной незатейливой памяти этого голоса должны были всплывать подобные образы. Должен был вспомниться железный кулак, триста лет назад воздетый над Бискайским заливом, маленький человек в блестящих доспехах, угрожающе расхаживающий по другому берегу Ла-Манша, и другой маленький человек, стоящий перед своими войсками, звякая саблей в ножнах. Голос устало и немного нетерпеливо повернулся бы к этому новому знамению над Северным морем… Умудренный тысячелетним опытом, он знал бы, когда нанести удар.

Глубоко запрятанные объединенные национальные импульсы, на которые мы здесь обращаем внимание, далеки от влияния пацифизма или ура-патриотизма. Любая попытка четко определить их будет основана на догадках и предположениях, где доля рассуждений намного превосходит долю установленных фактов. Однако похоже, что, как и в случае с пчелами, эти импульсы касаются в основном решений по ключевым политическим вопросам. Иначе говоря, дух народа порождает великие войны, но вести их достается государственному деятелю. То есть этот дух может принять решение невероятной глубины, направить людей на нужный курс в нужный момент, а затем оставить их барахтаться в трудностях этого пути. В этом контраст с немецким ресурсом сознательного руководства – поверхностным, склонным ошибаться во всех глубоких вопросах человеческой природы, но постоянным, бдительным и изобретательным в использовании всех доступных средств во всех сферах деятельности.

Во время войны дух народа может проявить свою мудрость только в самых простых, широких вопросах. Одно из ярких проявлений – понимание того, например, что война будет долгой и тягостной. Плохие новости, как правило, принимались без жалоб, упреков или волнения, хорошие новости, какими бы они ни были, – с твердой решимостью не ликовать и не радоваться. То, что столько месяцев кровопролитной войны народ не проявлял ни ликования, ни смятения, является свидетельством моральной силы и не менее впечатляющим оттого, что это явно дело рук самого простого человека.

Такие проявления народного духа редки и почти не поощряются теми, кто общается с народом. Отсутствие у них дара толкования просто поразительно. Очень немногие способны уловить этот шепот вековой мудрости; многие, похоже, путают его с резким и нестройным ропотом.

Если верны наши аналогии с пчелами и волками, Англия обладает одним великим моральным преимуществом над Германией, а именно: в структуре ее общества нет непреодолимых препятствий идеальному единению людей. Максимум, что в состоянии обеспечить Германия, – единство агрессивного типа, которое приносит с собой жесткие, неальтруистические отношения между индивидами и может проявить свою полную моральную ценность только при поддержании успешной атаки. Англия, с другой стороны, следуя социализированному типу стадности, вольна неограниченно интегрировать свое общество. Ее естественный путь – развитие альтруистических отношений между индивидами. Система социальной сегрегации в Англии не такая жесткая, и если страна сумеет обеспечить адекватное ускорение естественной консолидации, к которой она постепенно стремится, то получит доступ к буквально неисчерпаемому запасу моральной силы и достигнет моральной сплоченности, которой не страшны никакие трудности, и выносливости, которой не страшна никакая сила.

И это не фигура речи, а простой биологический факт, имеющий непосредственное практическое применение и приносящий немедленный результат. Нужно признать, что с начала войны страна мало продвинулась в этом направлении. Лидеры, включая не только правящих политиков, но и тех, кто так или иначе привлекает публичное внимание, склонны восторгаться чисто условным единством, которое почти бесполезно для укрепления морального духа. Громкие заявления о единстве не создают истинного единства духа и не дают человеку силы отказывать себе в эгоистических импульсах на словах и на деле, и поэтому раздражают как бесполезные. К сожалению, образование и обстоятельства многих общественных деятелей мешают им усвоить самые элементарные принципы, которые необходимы для развития моральных ресурсов нации. Изредка то или иное публичное лицо интуитивно улавливает проблеск какого-то фрагмента требуемого знания, но этого недостаточно, чтобы позволить ему эффективно влиять на людей. По большей части их импульсы с той же вероятностью будут разрушительными для желаемого эффекта, как и благоприятными для него. В прошлом Англия вела войны в атмосфере разобщенности и язвительной критики, направленной на то, чтобы поставить в неловкое положение правительство, а не, как утверждалось, укрепить страну. То, что успех был возможен в таких условиях, свидетельствует о моральной стойкости людей, а также о прочности духа улья. Если вспомнить, как Англия процветала при внутренних разногласиях в критические времена, возникает искушение поверить, что она черпает из такого состояния какую-то мистическую силу и что устранение разногласий может быть для нее не столь выгодной переменой, какой кажется. Однако размышление показывает, что эта гипотеза неприемлема и что Англия одержала победу в этих случаях,