Ленин - Борис Вадимович Соколов

в воду. Другое дело, что сразу же после покушения пропаганда начала усиленно тиражировать версию о выстреле Каплан как результате заговора. Для ее подкрепления в тот же день был арестован бывший заместитель командира особого отряда ВЧК левый эсер Александр Протопопов. Его расстреляли еще раньше, чем Каплан, в ночь с 30-го на 31-е августа. Чекисты не сомневались, что Протопопов к делу не причастен, но его расстрел позволял взвалить ответственность за теракт на партию эсеров. Похоже, с Протопоповым, близким к одному из предводителей левоэсеровского мятежа 6 июля левому эсеру Дмитрию Попову, командиру особого отряда ВЧК, просто расправились, найдя подходящий повод.

Уже 5 сентября 1918 года Совнарком РСФСР принял постановление о «красном терроре». Оно гласило: «При данной ситуации обеспечение тыла путем террора является прямой необходимостью… Необходимо обеспечить Советскую Республику от классовых врагов путем изолирования их в концентрационных лагерях… подлежат расстрелу все лица, прикосновенные к белогвардейским организациям, заговорам и мятежам… необходимо опубликовывать имена всех расстрелянных, а также основания применения к ним этой меры».[184] Тут особенно замечательно совсем не юридическое слово «прикосновенные». Под него при желании можно было подвести любого. А кроме того, органы ВЧК получили право брать заложников и выносить приговоры. Заложники расстреливались в ответ на любые контрреволюционные проявления.

Реально красный террор был начат, по крайней мере, еще с января 1918 года. Уже в январе этого года Совнарком объявил о создании «трудовых батальонов» из «буржуазии». Сопротивляющихся мобилизации в эти батальоны, равно как и «контрреволюционных агитаторов», предписывалось расстреливать на месте. А Троцкий провозглашал: «Устрашение является могущественным средством политики, и надо быть лицемерным ханжой, чтобы этого не понимать».[185]

А.Д. Нагловский так описывает заседание Совнаркома в мае 1918 года, в день начала восстания Чехословацкого корпуса: «В небольшой кремлевской комнате, непосредственно примыкавшей к кабинету Ленина, шло очередное заседание совнаркома, обсуждавшего один из бесчисленных докладов «об эвакуации».

У стены, смежной с кабинетом Ленина, стоял простой канцелярский стол, за которым сидел Ленин, рядом – его секретарша Фотиева, женщина ничем кроме преданности вождю непримечательная. На скамейках, стоящих перед столом Ленина, как ученики за партами, сидели народные комиссары и вызванные на заседание видные партийцы.

Такие же скамейки стояли у стен перпендикулярно по направлению к столу Ленина; на них так же тихо и скромно сидели наркомы, замнаркомы, партийцы. В общем, это был класс с учителем довольно-таки нетерпеливым и подчас свирепым, осаживающим «учеников» невероятными по грубости окриками, несмотря на то, что «ученики» перед «учителем» вели себя вообще примерно. Ни по одному серьезному вопросу никто никогда не осмеливался выступить «против Ильича». Единственным исключением был Троцкий, действительно хорохорившийся, пытаясь держать себя «несколько свободнее», выступать, критиковать, вставать. Зная тщеславие и честолюбие Троцкого, думаю, что ему внутренне было «совершенно невыносимо» сидеть на этих партах, изображая из себя благонамеренного ученика. Но подчиняться приходилось. Самодержавие Ленина было абсолютным».[186]

Следует подчеркнуть, что в годы гражданской войны разногласия между Лениным, Сталиным, Троцким, Зиновьевым, Свердловым и другими вождями большевиков носили скорее тактический, а не стратегический характер. Тогда, перед лицом общей опасности, реальной борьбы за власть еще не происходило. На практике по отдельным вопросам возникали разные блоки, и очень трудно вычленить линии противостояния между ними в период до 1921 года. Настоящая борьба началась в 1921 году, после завершения основных сражений гражданской войны, но противостояние нарастало постепенно, и его линии обозначились только в 1922 году, когда проявления болезни Ленина и его временная недееспособность начали самым серьезным образом влиять на политическую ситуацию.

По наблюдениям Нагловского, на заседаниях «Ленин во время общих прений вел себя в достаточной степени бесцеремонно. Прений никогда не слушал. Во время прений ходил. Уходил. Приходил. Подсаживался к кому-нибудь и, не стесняясь, громко разговаривал. И только к концу прений занимал свое обычное место и коротко говорил:

– Стало быть, товарищи, я полагаю, что этот вопрос надо решить так! – Далее следовало часто совершенно не связанное с прениями «ленинское» решение вопроса. Оно всегда тут же без возражений и принималось. «Свободы мнений» в совнаркоме у Ленина было не больше, чем в совете министров у Муссолини и Гитлера».[187]

В ночь с 16 на 17 июля 1918 г. в Екатеринбурге по приказу председателя Совнаркома Владимира Ленина и председателя ВЦИК Якова Свердлова была расстреляна царская семья вместе с оставшимися верными ей слугами. По официальной советской версии, расстрел самочинно осуществил Уральский Совет, располагавшийся в Екатеринбурге. Однако чекист Яков Юровский, руководивший бессудной казнью, вспоминал: «16 июля была получена телеграмма из Перми на условном языке, содержавшая приказ об истреблении Романовых (через Пермь могла поступить телеграмма только из Москвы, ведь не мог же Екатеринбургский совет сам себе слать телеграммы через Пермь. – Б. С.)… В 12 часов ночи должна была приехать машина для отвоза трупов».[188] А вот последняя запись в дневнике императрицы: «Серое утро, позднее вышло милое солнышко. Бэби слегка простужен… Татьяна осталась со мной, и мы читали книгу пророка Авдия и Амоса (о пленении и гибели царей)… Играли в безик с Николаем. 10. 30 – в кровать…»[189]

О том, что расстрел Романовых был осуществлен по указанию Ленина и Свердлова, свидетельствовал и Троцкий, в 1918 году – второй человек в стране после Ленина. В воспоминаниях, опубликованных в 1935 году, Лев Давыдович утверждал, со слов Свердлова, что Ленин и Свердлов, а вовсе не Уралсовет, решили участь царской семьи.

Показателен и такой факт. Сразу после расстрела из Екатеринбурга просили Москву отредактировать и утвердить официальное сообщение Уралсовета о казни царя и об эвакуации царской семьи (это была явная ложь). Получается: решение о расстреле уральские большевики приняли самостоятельно, но сообщить об этом без разрешения Центра боялись. Вряд ли в такое поверит хоть один разумный человек.

После аннулирования Брестского мира Красная армия двинулась на Украину, в Белоруссию и Прибалтику. Ленин и его товарищи надеялись, что ей удастся не только освободить российскую территорию, но и зажечь пожар мировой революции в Польше, Германии и других странах. На какое-то время основные усилия советских войск были перенесены на запад и юго-запад. Этим не замедлили воспользоваться армии Колчака и Деникина на востоке и юге. Теперь Антанта готова была снабжать их вооружением и снаряжением, в изобилии оставшимся от Первой мировой войны, и направила свои войска в оставляемые немцами порты Украины и Крыма. Однако, как справедливо заметил Ллойд Джордж, «большинство населения Западной Европы и Америки желало, чтобы большевизм был сокрушен, но никому не хотелось браться за это дело».