Война и мир. Том 3-4 - Лев Толстой

Алпатыч покачал головой и пошел на лестницу. В приемной быликупцы, женщины, чиновники, молча переглядывавшиеся между собой. Дверь кабинетаотворилась, все встали с мест и подвинулись вперед. Из двери выбежал чиновник,поговорил что-то с купцом, кликнул за собой толстого чиновника с крестом на шееи скрылся опять в дверь, видимо, избегая всех обращенных к нему взглядов ивопросов. Алпатыч продвинулся вперед и при следующем выходе чиновника, заложивруку зазастегнутый сюртук, обратился к чиновнику, подавая ему два письма.

— Господину барону Ашу от генерала аншефа князя Болконского,— провозгласил он так торжественно и значительно, что чиновник обратился к немуи взял его письмо. Через несколько минут губернатор принял Алпатыча и поспешносказал ему:

— Доложи князю и княжне, что мне ничего не известно было: япоступал по высшим приказаниям — вот…

Он дал бумагу Алпатычу.

— А впрочем, так как князь нездоров, мой совет им ехать вМоскву. Я сам сейчас еду. Доложи… — Но губернатор не договорил: в дверь вбежалзапыленный и запотелый офицер и начал что-то говорить по-французски. На лицегубернатора изобразился ужас.

— Иди, — сказал он, кивнув головой Алпатычу, и стал что-тоспрашивать у офицера. Жадные, испуганные, беспомощные взгляды обратились наАлпатыча, когда он вышел из кабинета губернатора. Невольно прислушиваясь теперьк близким и все усиливавшимся выстрелам, Алпатыч поспешил на постоялый двор.Бумага, которую дал губернатор Алпатычу, была следующая:

«Уверяю вас, что городу Смоленску не предстоит еще нималейшей опасности, и невероятно, чтобы оный ею угрожаем был. Я с одной, акнязь Багратион с другой стороны идем на соединение перед Смоленском, котороесовершится 22-го числа, и обе армии совокупными силами станут оборонятьсоотечественников своих вверенной вам губернии, пока усилия их удалят от нихврагов отечества или пока не истребится в храбрых их рядах до последнего воина.Вы видите из сего, что вы имеете совершенное право успокоить жителей Смоленска,ибо кто защищаем двумя столь храбрыми войсками, тот может быть уверен в победеих». (Предписание Барклая де Толли смоленскому гражданскому губернатору, баронуАшу, 1812 года.)

Народ беспокойно сновал по улицам.

Наложенные верхом возы с домашней посудой, стульями,шкафчиками то и дело выезжали из ворот домов и ехали по улицам. В соседнем домеФерапонтова стояли повозки и, прощаясь, выли и приговаривали бабы. Дворняжкасобака, лая, вертелась перед заложенными лошадьми.

Алпатыч более поспешным шагом, чем он ходил обыкновенно,вошел во двор и прямо пошел под сарай к своим лошадям и повозке. Кучер спал; онразбудил его, велел закладывать и вошел в сени. В хозяйской горнице слышалсядетский плач, надрывающиеся рыдания женщины и гневный, хриплый крик Ферапонтова.Кухарка, как испуганная курица, встрепыхалась в сенях, как только вошелАлпатыч.

— До смерти убил — хозяйку бил!.. Так бил, так волочил!..

— За что? — спросил Алпатыч.

— Ехать просилась. Дело женское! Увези ты, говорит, меня, непогуби ты меня с малыми детьми; народ, говорит, весь уехал, что, говорит,мы-то? Как зачал бить. Так бил, так волочил!

Алпатыч как бы одобрительно кивнул головой на эти слова и,не желая более ничего знать, подошел к противоположной — хозяйской дверигорницы, в которой оставались его покупки.

— Злодей ты, губитель, — прокричала в это время худая,бледная женщина с ребенком на руках и с сорванным с головы платком, вырываясьиз дверей и сбегая по лестнице на двор. Ферапонтов вышел за ней и, увидавАлпатыча, оправил жилет, волосы, зевнул и вошел в горницу за Алпатычем.

— Аль уж ехать хочешь? — спросил он.

Не отвечая на вопрос и не оглядываясь на хозяина, перебираясвои покупки, Алпатыч спросил, сколько за постой следовало хозяину.

— Сочтем! Что ж, у губернатора был? — спросил Ферапонтов. —Какое решение вышло?

Алпатыч отвечал, что губернатор ничего решительно не сказалему.

— По нашему делу разве увеземся? — сказал Ферапонтов. — Дайдо Дорогобужа по семи рублей за подводу. И я говорю: креста на них нет! —сказал он.

— Селиванов, тот угодил в четверг, продал муку в армию подевяти рублей за куль. Что же, чай пить будете? — прибавил он. Пока закладывалилошадей, Алпатыч с Ферапонтовым напились чаю и разговорились о цене хлебов, обурожае и благоприятной погоде для уборки.

— Однако затихать стала, — сказал Ферапонтов, выпив тричашки чая и поднимаясь, — должно, наша взяла. Сказано, не пустят. Значит, сила…А намесь, сказывали, Матвей Иваныч Платов их в реку Марину загнал, тысяч осьмнадцать,что ли, в один день потопил.

Алпатыч собрал свои покупки, передал их вошедшему кучеру,расчелся с хозяином. В воротах прозвучал звук колес, копыт и бубенчиковвыезжавшей кибиточки.

Было уже далеко за полдень; половина улицы была в тени, другаябыла ярко освещена солнцем. Алпатыч взглянул в окно и пошел к двери. Вдругпослышался странный звук дальнего свиста и удара, и вслед за тем раздалсясливающийся гул пушечной пальбы, от которой задрожали стекла.

Алпатыч вышел на улицу; по улице пробежали два человека кмосту. С разных сторон слышались свисты, удары ядер и лопанье гранат, падавшихв городе. Но звуки эти почти не слышны были и не обращали внимания жителей всравнении с звуками пальбы, слышными за городом. Это было бомбардирование, котороев пятом часу приказал открыть Наполеон по городу, из ста тридцати орудий. Народпервое время не понимал значения этого бомбардирования.

Звуки падавших гранат и ядер возбуждали сначала тольколюбопытство. Жена Ферапонтова, не перестававшая до этого выть под сараем,умолкла и с ребенком на руках вышла к воротам, молча приглядываясь к народу иприслушиваясь к звукам.

К воротам вышли кухарка и лавочник. Все с веселымлюбопытством старались увидать проносившиеся над их головами снаряды. Из-заугла вышло несколько человек людей, оживленно разговаривая.

— То-то сила! — говорил один. — И крышку и потолок так вщепки и разбило.

— Как свинья и землю-то взрыло, — сказал другой. — Вот такважно, вот так подбодрил! — смеясь, сказал он. — Спасибо, отскочил, а то бы онатебя смазала.

Народ обратился к этим людям. Они приостановились ирассказывали, как подле самих их ядра попали в дом. Между тем другие снаряды,то с быстрым, мрачным свистом — ядра, то с приятным посвистыванием — гранаты,не переставали перелетать через головы народа; но ни один снаряд не падалблизко, все переносило. Алпатыч садился в кибиточку. Хозяин стоял в воротах.