Зверобой - Ксения Буржская

я, как твои аккаунты превратились в стену плача всех жертв насилия? Ну да. Это сложно не заметить.

– Я не насиловал ее, Мара.

– Думаю, да.

– Что «да»?

– Думаю, ты не мог бы никого изнасиловать. Но как можно быть таким дебилом, чтобы целоваться со студенткой у всех на виду?

– Это произошло случайно.

– Что, прости? Случайно? Как можно случайно пойти со своей студенткой в бар, нажраться там и целоваться?

– Ну вот так бывает.

– Что ж.

– Ты злишься?

– Я тебя ненавижу.

– У меня с ней ничего не было.

– Господи, Ян, да даже если было. Дело ведь, кажется, не в этом.

– А в чем?

– В том, что ты выставил себя придурком, испортил себе репутацию, поставил под удар будущее девочек. И все ради чего? Ради пьяного засоса?

– Все не так.

– То есть не только засос?

– Прекрати.

– Ты знаешь, я думаю, тебе лучше поспать сегодня на диване.

– Хорошо.

– И хватит бухать.

– Хорошо.

– И отправляйся в университет, чтобы объясниться.

– Нет.

– Любишь кататься – люби и саночки возить. В твоем случае – вывозить.

– Очень смешно.

– А я и не смеюсь. Это просто немыслимо. Ты ведешь себя как ребенок.

– А ты у нас идеальная.

– Речь не обо мне.

– Ты у нас всегда права.

– Ладно, черт с тобой. Я ушла.

– По крайней мере я был верен тебе все эти годы.

– Что, прости?

– Я просто не выдержал.

– То есть это я виновата в том, что произошло?

– Наверняка.

– Ух ты.

Ян встал с пола и, шатаясь, отправился в ванную. У входа, подпирая дверной косяк, стояла Марьяна, сложив руки на груди.

– Позволь уточнить: верно ли я понимаю, что я как будто была тебе не верна, и поэтому ты подкатил к студентке?

– Дай мне пройти.

– Ответь на мой вопрос.

– Дай пройти, мне нужно в туалет.

– Ссы в глаза, – сказала Марьяна, отступая. – Пожалуй, я не хочу с тобой больше разговаривать.

Молчание тягостным желе накрыло ее.

33. Обрыв

Ольга молчала уже три месяца и восемь дней, злость в Марьяне росла в геометрической прогрессии и душила. Она поехала на рынок за овощами, купила артишоки, спаржу и томаты – всех цветов, лимоны, шалот и сельдерей. Мясо и лук для чатни. Когда в жизни что-то шло не так, она начинала неистово готовить. Когда они только начинали встречаться с Яном, Ольга спросила ее, что ему нравится в ней. «Я не знаю, – честно сказала Марьяна. – Может быть, сиськи?» – «Нет, я о том, какая ты. Ты что же, ни разу не спрашивала?» – «Нет, – удивилась Марьяна. – А что, об этом нужно спрашивать?» – «Просто чтобы сравнить внешнее с внутренним». – «А какая я?» – «Сначала скажи сама – как бы ты описала себя?» – «Хм. Ну, я хорошо готовлю». – «Так. Еще?» – «Еще я не отказываюсь заправлять одеяло в пододеяльник». – «Ха». – «И в постели я люблю быть сверху». – «Ясно». – «Теперь твоя очередь – расскажи обо мне». – «Ты хорошо готовишь».

Выбирая томаты, Марьяна думала: ведь жила же она сколько-то лет без Ольги, нормально жила, не жаловалась, в общем, даже не страдала, иногда была счастлива – надо было только вспомнить как.

Каким был их последний разговор? Он случился на следующий день после той встречи в музее, после похорон отца. Они встретились где-то в центре, походили по мокрым от ночного дождя улицам. Было промозгло, после выпитого намедни клонило в сон. Ольга сказала: давай я тебе кое-что покажу.

Марьяна сказала: давай.

Они сели в такси и куда-то поехали, шины терлись об асфальт, как кошка об ногу хозяина.

Вышли у «дома с мозгами», у здания РАН – отец часто ездил сюда по работе, но кто скажет теперь, чем занимался.

Калитка была открыта, она и не знала, что сюда можно свободно войти, что внутри это здание расщепляется еще на несколько звеньев, что, если задрать голову изнутри двора, можно увидеть стеклянные пирамиды, и голова закружится от неба, которое в них лежит. Прошли насквозь – через сочленения дул крепкий северный ветер, как будто с моря.

Они спустились по лестнице и замерли у порога. Под ногами в туманной взвеси лежал огромный проснувшийся город. Над ним – вертолет, взбивающий электрический воздух.

«Вот что я хочу тебе показать».

Покажи мне все – все то, чему нет названия, потому что все слова, которые ты знаешь, здесь будут фальшивыми, лишними, лишенными смысла, потому что нет никого, кроме нас – запутавшихся, голодных, прямо с утра решившихся на короткое рискованное путешествие – и стоящих на этом ветру настолько отдельно друг от друга, насколько это вообще возможно.

«Вот что я хочу тебе показать, и я хочу, чтобы ты это запомнила».

Да уж поверь, я запомню. Как хочется удрать – вниз с парапета, и как хочется, чтобы это длилось вечно – секунда между тем, как ты толкнешь меня и шагом назад – в слепое пятно грязного асфальта.

Так думала Марьяна, но сказать это было нельзя, как будто эта тяга – подойти, встать и шагнуть – была вызвана чем-то другим, дефектом, который существует в ней, и только в ней.

– Дух захватывает, – созналась Марьяна, и непонятно, к кому она обращалась – к Ольге или к городу, который был просто фоном, декорацией для этой встречи.

– Мне кажется, нам нужно сделать перерыв, – сказала Ольга, глядя куда-то в башни Москва-Сити.

Вот сейчас бы и шагнуть – туда, где больше нет причин делать перерывы.

– Почему? – спросила Марьяна дрогнувшим голосом.

– Потому что мы зашли куда-то не туда. Это неправильно. Нужно остановиться.

Холод вонзился Марьяне в лопатки.

– Ты можешь просто объяснить, что тебя расстраивает, и я больше не буду этого делать, – попросила Марьяна. – Пожалуйста.

– Ты не сможешь этого не делать, – возразила Ольга. – Ты же не можешь перестать чувствовать.

– Тебе не нравится, что я так много чувствую к тебе?

Мне не нравится то, что я чувствую к тебе, должна бы сказать Ольга, но она поежилась в свободной кофте, постоянно спадающей с одного плеча, и сказала:

– Просто небольшой перерыв, ладно?

Что мы знаем о человеке, стоящем рядом? Что мы можем в нем понимать? Когда мы не объясняем ничего, мы оставляем другому право домысливать, фантазировать, придумывать нас. И это всегда ложь.

Должно быть, глупо, но Марьяна вдруг представила это колесо сансары – как будто каждую новую жизнь двое, предназначенных друг для друга, сквозь поля, горы и буераки ищут и находят,