📚 Hub Books: Онлайн-чтение книгСовременная прозаЧехия. Биография Праги - Владо Риша

Чехия. Биография Праги - Владо Риша

Шрифт:

-
+

Интервал:

-
+
1 ... 34 35 36 37 38 39 40 41 42 ... 74
Перейти на страницу:

А еще — универсам, с таким изобилием продуктов, о каком нам в Ленинграде не приходилось и мечтать. В те годы даже лучшие наши гастрономы предлагали максимум четыре-пять сортов колбасы и сыра, причем это считалось великим счастьем, ведь в других городах и того не имелось. Здесь же колбас в универсаме было как на показательной выставке: вареные, полукопченые и сырокопченые, да еще вдобавок ветчина, буженина и сосиски всяких видов. Мы с Юрием буквально объедались этими колбасами, такими свежими, будто их час назад привезли из колбасного цеха. Однажды я сказал Милану, что мы в полном восторге от чешской колбасы и от того, что на прилавках здесь ее лежит сортов сорок. Милан вздохнул и показал в сторону границы: «У нас сорок сортов колбасы, а у них — сорок сортов моркови». Думаю, он имел в виду все же не ГДР, а ФРГ; кстати, через пару лет я лично убедился, что с морковкой там действительно все в порядке, даже такая есть, что по вкусу от ананаса не отличишь. Теперь у нас в Петербурге изобилие колбас, а вот с морковкой по-прежнему напряженно, сортов всего два: мытая и немытая. Так что в продовольственной сфере нам еще есть к чему стремиться.

Пока мы трудились в Усти-над-Лабем, внедряя свои программы и восхищаясь колбасой, прошел слух о каких-то беспорядках в Праге. Об этом нам сообщил Милан, а затем и другие чешские коллеги — но тихо, даже не вполголоса, а совсем шепотом. В столице творилось что-то непонятное: на русский бунт с топорами и «красным петухом» не похоже, однако народ возмутился и стал раскачивать партийную вертикаль. Топоров и «петухов» я не ждал, это не пражская традиция, однако допускал, что сгоряча могли кого-нибудь выкинуть из окна, поддержав славу предков. Помню, как весь городок замер: люди не понимали, что происходит в стране.

Мы вернулись в Прагу 25 ноября и поселились в ведомственной гостинице, где жили советские специалисты. Виктор, приехавший за нами на машине в Усти-над-Лабем, ничего определенного не знал и мог только сообщить, что в Праге идут студенческие демонстрации: беспорядков вроде бы нет, но на улицы выходить нельзя. Так распорядился наш посол: все советские граждане обязаны сидеть в гостиницах и, по возможности побыстрее, убраться из Праги. Перебоев с авиасообщением не ожидалось, и уже на следующий день, в воскресенье 26 ноября, нам предстояло улететь домой. С тем Виктор нас и оставил, пообещав, что завтра посадит в самолет.

Был уже вечер, и мы с Юрием, утомившись после поездки, перекусили и легли спать. Проснулись рано и стали размышлять: начальник нам посол или нет. Решили, что не начальник; в любом случае, мы свободные люди, и не дело всяких послов указывать, где нам сидеть и чем заниматься. Самолет ожидался ближе к вечеру, почти весь день был свободным, и хотя ситуация в Праге по-прежнему оставалась для нас неясной, мы понимали, что здесь происходит нечто историческое. Мы не были любопытствующими юнцами, обоим уже порядком за сорок, и жизненный опыт подсказывал: что бы здесь ни случилось, дома нам правды не скажут, соврут. Правду могли поведать только собственные глаза и уши.

Мы покинули гостиницу и отправились, словно по какому-то наитию, на Вацлавскую площадь. Если в Праге что-то происходило, это «что-то» могло твориться лишь на Вацлавской площади, в эпицентре множества других событий, более ранних, но столь же важных и решающих для Чехии и Праги.

Не помню, как мы туда попали, ехали на метро или шли пешком. Но зато сохранилось ясное воспоминание о безбрежном человеческом море, затопившем площадь: там собрались десятки тысяч людей, молодые и зрелого возраста, юноши и девушки, мужчины, женщины, дети. Владо впоследствии рассказал мне, что он тоже там был в этот день и, возможно, находился рядом со мной или где-то неподалеку, но тогда мы еще не знали друг друга. Впрочем, при таком скоплении народа и знакомым встретиться нелегко.

Эта огромная толпа стояла спокойно: никто не бил стекла в роскошных ресторанах, не переворачивал автомобили, не орал, не грозил кулаками — наоборот, люди улыбались. Потом я узнал, что ту революцию назвали «бархатной», но для меня она навсегда останется «революцией с улыбкой», ибо улыбка, а не звериный оскал был ее лицом. Выступали какие-то люди, их голоса гремели над площадью, и я, не понимавший чешской речи, думал: если бы все революции были такими! Без пены у рта и выкаченных глаз, без пулеметов и трупов на улицах… В тысячелетней Праге, где недовольных в былые времена чуть ли не повсюду пытали и казнили, где люди отчаянно дрались и выбрасывали друг друга из окон, свершалось чудо: народ миром свергал неугодную власть. Это было очень не по-нашему, не по-русски, но до чего же это было хорошо и правильно!

Впоследствии я, разумеется, узнал, как разворачивались события «бархатной» революции 1989 года. Вот ее краткая летопись:

17 ноября — в Праге прошла массовая студенческая демонстрация;

18 ноября — новая демонстрация, к студентам присоединилась интеллигенция;

24 ноября — ушло в отставку руководство компартии Чехословакии;

26 ноября — состоялся грандиозный митинг в центре города, а затем — снова демонстрация, марш победителей.

Но вернемся к моим личным воспоминаниям о том историческом дне.

Толпа всколыхнулась и потекла; кончился митинг, началась демонстрация. Надо заметить, что в подобных делах мы с Юрием были крупные специалисты: хочешь не хочешь, а демонстрировать приходилось дважды в год, на 7 ноября и 1 мая; в любую погоду нам предстояло дотащиться до Дворцовой площади и, услышав, что народ и партия едины, выкрикнуть «ура». Но здесь, в Праге, шествие было совсем другим: не демонстрацией из-под палки, а чем-то вроде народного гуляния. Мы пристали к группе студентов, прошли с ними до набережной, а потом вдоль реки; и снова люди вокруг нас улыбались, пели, переговаривались, и, слыша нашу русскую речь, никто не сказал нам плохого слова, никто не бросил в нашу сторону мрачный взгляд. Нам совали в руки флажки и воздушные шарики; студенты, окружавшие нас, понимали русский, и я рассказывал им о Праге шестьдесят седьмого года, когда я уже ходил тут, по этим площадям и улицам, а они еще не родились. У них были такие светлые, такие открытые лица…

И вспомнилась мне еще одна легенда, пророчество из «Старых чешских сказаний»:

«Темным лесом покрыта гора Бланик, угрюмо смотрит она на дикий заброшенный край, на бесплодные холмы и равнины. Часто люди бросают взгляд на ее вершину: если Бланик окутан тучами, быть непогоде, а когда синеет гора в ясном небе, жди ветра. На вершине Бланика, в тени буков, елей и сосен, можно увидеть полуразрушенную каменную ограду. Она заросла мхом и кустарником, и нет уже и в помине стен деревянного замка, который она окружала. Под той оградой дремлют в глубине горы рыцари, воины Святого Вацлава. Спят они и ждут своего часа, ждут, когда понадобится их помощь и призовут их на битву. Под скалами на восточном склоне Бланика есть место, напоминающее по форме изломанную дугу — там вход внутрь горы, там же находится и родник. Родниковой водой поят бланицкие рыцари своих коней, когда наступает ночь, и после восхода луны спускаются они вниз, на луг, что раскинулся среди леса у подножия Бланика. В такие ночи слышны по округе глухой шум, рокот барабанов и звуки боевых рожков. К утру разом все стихает, рыцари и кони исчезают в таинственном чреве горы, и только следы копыт напоминают о ночном кружении всадников на лугу.

1 ... 34 35 36 37 38 39 40 41 42 ... 74
Перейти на страницу:

Комментарии

Обратите внимание, что комментарий должен быть не короче 20 символов. Покажите уважение к себе и другим пользователям!

Никто еще не прокомментировал. Хотите быть первым, кто выскажется?