Александр Керенский. Демократ во главе России - Варлен Стронгин

25 марта Временное правительство было вынуждено утвердить закон о хлебной монополии, по которому излишки помещичьего хлеба переходили в распоряжение государства и распределялись между нуждающимися. Несколько ранее, 11 марта, петроградские фабриканты подписали соглашение с Петроградским Советом о введении восьмичасового рабочего дня. Россия не моментально, но нацелено пошла по пути демократических реформ. Кстати, введение хлебной монополии вызвало резкий протест I съезда Всероссийского торгово-промышленного комитета. Родзянко в специальном письме доказывал Керенскому необходимость отмены такой «рискованной меры». Александр Федорович отвечал ему, что она вызвана войной и трудностями в заготовке хлеба. Шингарев говорил об этой мере как о «горькой необходимости». Волнения крестьян продолжались.

Для этого времени очень характерна судьба великого русского композитора и пианиста Сергея Рахманинова.

Сезон 1916/17 года выдался у него напряженным – тридцать пять концертов в Москве и других русских городах. В конце декабря 1916 года ему пришлось прервать турне и на несколько дней уехать в свое имение в Ивановку, где по невыясненным причинам произошел пожар. Вернувшись к концертам, он часть сборов передал в кассу Русского музыкального фонда, созданного А. И. Зилоти для помощи нуждающимся музыкантам и их семьям. Февральскую революцию Сергей Рахманинов сперва встретил сочувственно, а потом и с превеликой радостью. Он полагал, что теперь изменится вся жизнь, увидев, что положено начало осуществлению свободы, справедливости и раскрепощения личности. Об этом свидетельствует его письмо, опубликованное в газете «Русские ведомости» в разделе «Московские вести»: «Свой гонорар от первого выступления в стране, отныне свободной, на нужды армии свободной при сем прилагает свободный художник С. Рахманинов».

25 марта состоялся его концерт в Большом театре. Весь сбор, за вычетом расходов, в сумме 5785 рублей 29 копеек передавался по просьбе Рахманинова Военному министерству на нужды армии. Он пытается поддержать Керенского и Временное правительство в войне с Германией, желая победы родине. В апреле Рахманинов уехал в Ивановку. В деревне было неспокойно. Композитор загрустил, почувствовав к себе враждебное отношение крестьян. У него была мысль отдать им имение и землю. Но от этого пришлось отказаться, так как его долговое обязательство банку не было погашено и ему, даже подарив Ивановку, все равно пришлось бы выплачивать долг, для чего нужно было много концертировать и писать музыку. Рассчитывать же на большой заработок в современных условиях было нереально. Наступление большевиков на свободы испугало его. Единственным выходом для себя он считал концертную поездку за границу, но со времени начала войны оттуда не поступило ни одного приглашения. Прожив в Ивановке три недели, Рахманинов уехал в Москву. Перед отъездом с печалью ходил по лесу, окрестным полям, предчувствуя окончательное расставание с родным и дорогим сердцу местом. Весть об Октябрьском перевороте застала его во время переработки знаменитого Первого фортепианного концерта в Москве. В стране началась разруха. Была реквизирована его Ивановка, в которую он вкладывал почти все, что зарабатывал концертами. Он никогда никого не эксплуатировал. Действия большевиков были для него непонятными и кощунственными. Он предугадывал наступающую нищету, боялся за судьбу семьи, и более всего – детей. Творческая работа его была заторможена, артистическая деятельность прекратилась. Поэтому, получив приглашение из Швеции на десять концертов, Сергей Васильевич тут же принял его. Жизнь без искусства была для него бесцельной. Обстоятельства вынуждали спешить с отъездом. 23 декабря Рахманиновы выехали из Петрограда в Стокгольм. Никто не провожал их. Только Федор Иванович Шаляпин на прощание передал с посыльным трогательную записку и кое-что из продуктов на дорогу. Поколесив по Европе, 10 ноября 1918 года Сергей Рахманинов прибыл в Нью-Йорк, где через несколько лет встретил Шаляпина. Так становились эмигрантами великие сыны России.

Некоторые влиятельные деятели в России и вне ее обвиняли Александра Федоровича Керенского в медлительности проведения земельной реформы. Он принимал критику, но при этом говорил: «Как можно было провести ее быстрее на огромных просторах России, в разгар войны и в самую горячую пору уборки урожая, от которого зависело будущее продовольственное снабжение всей страны?» Объяснения не последовало.

Но были в России и здравомыслящие люди. Очень любопытен взгляд со стороны приверженца монархии полковника Доманевского. Еще в начале революции он написал в одной из газет: «Среди восставших определились два течения:

1) одни примкнули к думскому выборному Временному правительству, оставаясь верными монархическим принципам, желали лишь несколько реформ, стремились к скорейшей ликвидации беспорядков с тем, чтобы продолжить войну,

2) другие поддерживали Совет рабочих депутатов, искали крайних результатов и конца войны. Власть может перейти к левым крайним. Вооруженная борьба между этими течениями только осложнит, ухудшит положение. Поэтому навести порядок легче соглашением с Временным правительством».

Александр Федорович Керенский не входил ни в ту, ни в другую группировку. Его не устраивали «несколько реформ», «монархические принципы», стремление к окончанию войны. Он избрал свой путь, ведущий к новой, свободной России, к победе над врагом, но понимал, что лишь взаимодействие всех патриотических сил может привести к установлению демократии в стране, успешному завершению войны, к миру без аннексий и контрибуций.

Александр Федорович ожидал, что к осени земельные комитеты завершат подготовительную работу и весной 1918 года правительство вынесет законопроект на происходящее утверждение Учредительного собрания. Министр юстиции, он добился создания арбитражных судов, а рабочие комитеты и профсоюзы получили полную автономию. Временное правительство покончило с угнетением нерусских национальностей, провозгласило независимость Польши, восстановило независимость Финляндии, а летом предоставило автономию Украине. Уже в марте к участию в работе администрации привлекались представители различных национальностей. Александр Федорович сделал все, чтобы в скором времени крестьяне получили землю законным путем и никогда больше не были бы рабами одного землевладельца – государства. По новому трудовому законодательству рабочие были наделены беспрецедентными доселе правами. Россия переходила от централизованного управления к федерализму. За всем этим стояла гигантская, напряженнейшая работа единомышленников из разных партий, приближая страну к созданию коалиционного правительства, о чем мечтал Александр Федорович, и ему казалось, что никто и никогда не помешает развитию страны – ни в политическом, ни в экономическом отношении.

Но вскоре его постигло разочарование. Временное правительство не смогло обеспечить в стране стабильность и продвижение реформ на местах. Князь Львов, взволнованный, с покрасневшими от бессонницы глазами, держа в руках стопку телеграмм, 4 марта докладывал правительству: «После первого известия о падении монархии местная власть, от полицейского до губернатора, разбежалась, а те чиновники, особенно в полиции, которые не успели убежать, арестованы самозваными революционными властями и общественными комитетами… Без управления Россия погибнет. Администрация ушла, а народ остался. Нам бессмысленно отдавать приказы, если на местах нет людей, способных их выполнять». Он растерянно оглядел присутствовавших и медленно сошел с трибуны. Его сменил Керенский. Он старался держаться уверенно, но голос его дрожал, когда он подтверждал сообщение Львова обескураживающим фактом: «В самые первые дни революции правительство послало меня на военно-морскую базу в Кронштадт. Там разъяренная толпа матросов буквально на клочки разорвала командующего Кронштадтской крепостью адмирала Кирена, убила нескольких офицеров, а сотни бросила в тюрьму. На главной площади города один из вожаков толпы стал рассказывать о зверствах, которым подвергались матросы от офицеров. Тем не менее при определенной жесткости генерал Кирен никогда не позволял себе жертвовать жизнями матросов. Я сказал об этом собравшимся матросам, что произвело на них определенный эффект. Прибегнув только к силе слова, мне удалось внести успокоение в разъяренную толпу, после чего часть офицеров была отпущена в Петроград».