Поэты и джентльмены. Роман-ранобэ - Юлия Юрьевна Яковлева

Пушкин изучал афишку. Остальные читали через его плечо.

– Ну? – с трудом сохранял самообладание Пушкин, его верхнюю губу усеял пот. – Все еще настаиваете на… тараканстве? По-моему… пока что это дамы нас… тараканят.

– Что же теперь, господа?

– Мы исчезнем? Растаем? – засуетился Гоголь. Он? Такой живой? С новенькими бакенбардами и в радужном шарфе? Исчезнуть? Он был не готов.

Лермонтов мрачно усмехнулся. Руки Гоголя нервно забегали по жилету.

– Началось, господа. Началось. Я уже не такой плотный, как был утром.

– Вы что, каждое утро проверяете? – процедил Лермонтов, он не сводил глаз с Пушкина. Тот глядел куда-то, за тысячу верст отсюда, дальше. Гоголь трогал себя за голову, нос, уши:

– Пощупайте. Пощупайте сами.

От него отмахнулись.

– Надо искать выход из положения.

Чехов сдернул пенсне.

– Нужны новые формы, – пробормотал он, руки его дрожали. – Новые формы нужны, а если их нет, то лучше ничего не нужно.

– Говорите за себя! – взвизгнул Гоголь. – Вам, может, ничего и не нужно, а я… А мне…

«Я только начал жить!» – но именно этого он не мог им сказать, опасаясь новых насмешек, сарказмов, унижений.

Взгляд Пушкина вернулся издалека, снова стал голубым, снова увидел их лица – одно за другим, растерянные, отвердевшие в попытке скрыть беспокойство.

– Хорошо. Формы так формы. За дело, господа.

У прилавка Болин наконец осушил стакан и промычал липкому донцу – и приказчику, который все трясся и ждал ответа.

– Англия в Черном море. Франция и Турция с ней. Севастополь в осаде. Это война.

Приказчик отшатнулся:

– Что-с? Война?!

Над дверью нервно звякнул колокольчик. Оба вскинулись. В магазине уже никого не было.

Глава 7. Два капитана

Севастополь

Подали поросенка с маринованным райским яблочком во рту.

Сердце князя Меншикова тоскливо сжалось. Он знал, впрочем, что это не сердце, а печень – она, как принято говорить, пошаливала.

На князя слева надвинулось жаркое облако пачулей. Он скосил глаза. Сглотнул. Сделал усилие. Отвел взгляд от поросенка с яблочком. И уперся в грудь губернаторши. Она показалась ему похожей на поросят – двух молочных поросят, уложенных бок о бок в декольте и отороченных оборкой цвета «дьявольская роза».

Невыносимо!

– Извольте отведать кусочек, господин главнокомандующий, – томно прогудела губернаторша. – Или вы предпочитаете, чтобы вас называли по-старому, привычно – «господин морской министр»?

Супруг с другого конца стола не сводил взгляда, и было отчего! – гость мог обернуться большими неприятностями сразу с двух сторон. С одной – морской министр. С другой – новоиспеченный главнокомандующий армией в Крыму. И этот гость ничего не ел. Не желал преломить хлеб. Испить чашу побратимства. Выкурить трубку мира… Дурной, дурной знак.

Городские сановники, до того молотившие без остановки, перестали жевать. Опустили вилки и ножи. И теперь с тревогой переглядывались со своим предводителем.

Купеческий конец стола перестал жевать тоже. Но по своим причинам. Севастопольские купцы надеялись на то, что «царь прислал» и «министр разберется». Чем именно будет присланный из Петербурга князь-министр, они поняли не вполне, но уловили суть: главно-. Губернатор с ненавистью прочел в их взглядах жажду справедливости, то есть возмездия: «Жаловаться собрались. Сволочи бородастые». Перетянуть князя на свою сторону можно было только неистовым гостеприимством, а начать – с обеда.

Новый крымский главнокомандующий обвел взглядом стол. Фраки мужчин тонули, как мухи, во взбитых сливках дамских туалетов. Бороды купцов напоминали мохнатых шмелей. Провинциальная клумба. Подрагивало, макая глазком, павлинье перо в прическе губернаторши. Павлинье! Перо! На что только уходят прямо сейчас его лучшие годы? Его драгоценные силы? Князь Меншиков кисло улыбнулся павлиноглазой хозяйке:

– О, сударыня, проклятый доктор летом в Бадене пригрозил мне подагрой.

Губернатор на другом конце стола стал бледен, как салфетка, засунутая углом за его воротник. Но губернаторша была из более крутого теста. Она показала, что на щеках у нее есть ямочки (все находили их премилыми, так почему ж не воспользоваться?). К тому же заметила плотоядный взгляд, каким министр впился в жареный бок.

– В Бадене? Немец? Ах! Что немцу подагра, то русскому здоровье!

В голосе ее была такая уверенность. А главное, это было то, что Меншиков так хотел услышать. Он решительно поднял вилку и нож:

– Ну разве что кусочек – из ваших очаровательных ручек.

Очаровательные ручки тотчас перевели на тарелку министра толстый ломоть. Князь Меншиков щедро намазал его горчицей.

Губернатор сунул палец под толстые щеки с клубничными прожилками, подергал за воротником и снова задышал. Следом задышал главный инженер. Задышали подрядчики и городские чиновники. Лица купцов порозовели.

– У вас прекрасный дом, – похвалил князь Меншиков. – Новый, с иголочки.

Лица купцов сделались багровыми.

Дом губернатора был новый. Просторный. В самом деле прекрасный.

– И у вас, господин главный инженер. – Первый же кусочек поросенка словно пробил брешь, князь сделался говорливым. Он кидал кусочки в рот, жевал. Кивал каждому, для каждого за столом находил страшно приятные слова:

– И у вас, господин инженер. Вы совсем недавно его построили, верно я понял? Превосходный особняк! И ваш прекрасен! Такой большой, солидный, настоящий дворец.

Страшные и приятные.

В любой миг они могли стать просто страшными.

Потому что особняки севастопольских чиновников действительно были новы, крепки, прекрасны. И это бросалось в глаза.

Особенно приезжему. А что, если этот приезжий – главнокомандующий? От этой мысли у всех прихватывало морозом кончики пальцев, а перед глазами плясали серые мушки – они так и норовили сложиться в слово «Дело».

Князь Меншиков поднялся. Воздел бокал:

– Предлагаю тост за наше славное купечество. В войну с Наполеоном оно щедро и бескорыстно раскрыло кошельки и карманы для спасения отечества. И теперь, когда новый враг жалко пытается грозить нашей великой России, севастопольское купечество последовало примеру славных дедов и, не считая, отдало деньги на возведение редутов, башен и стен. Ура!

В глазах купцов засветилась благодарность, странно похожая на мстительный блеск.

Губернатор с трудом протолкнул каплю вина сквозь пересохшее горло.

Новоиспеченный крымский главнокомандующий не заметил ни того ни другого – ибо пил залпом, высоко задирая хрустальную ножку и показывая из воротника петушиную шею.

После обеда все расселись по коляскам и отправились смотреть городские укрепления.

Кортеж затормозил у оборонительной стены. Ничто не говорило о том, что война близка. Все утверждало, что ее не будет совсем. Стена была высоченная. В солнечном воздухе пахло йодом. И чем-то не совсем подсохшим. Пощипывали травку козы. При виде кортежа они подняли головы. Но жевать не перестали. Выпяченные губы и горизонтальные зрачки придавали мордам такое саркастическое либеральное выражение, что даже губернаторский кучер почувствовал неловкость. Выпростал кнут.

– А ну, брысь! – стеганул поверх усеянных репейниками спин.

Козы бросились наутек. Сшиблись, заметались. Бросились к экипажам, опомнились, метнулись за своим вожаком – козлищем в черной пыльной шубе. Глупый зверюга ломанулся к стене. Лоб его столкнулся с кирпичной поверхностью. Издал пасхальный звук треснувшего яйца.

Крак!

Губернаторша зажмурилась. По стене зигзагом длинно пробежала трещина. Кр-р-р-р-рак!

Стена раскололась. Козы, блея, тряся бородами и выменем, скачками устремились в проем.

Стена