Последняя битва - Айя Сафина

«Это как бы не совсем уместно сейчас, и вообще вряд ли он когда-нибудь занимался подобной фигней!» – тут же поспорила я с Тессой-Обмани-Меня12.

– Ты последний человек, которого я хотел бы видеть сейчас.

Оу. Прямо кинжалом в сердце! – хотелось бы мне сказать, чтобы продемонстрировать свой дар драматизма, если бы реплика Кейна действительно задела меня. На деле же его депрессию я даже нашла забавной. Вечно сдержанный хладнокровный ученый был всего в наномиллиметре от истерики.

Я прошла к нему, присела на край ледяного железного стола, отчего моя девочка тут же запищала, и ответила:

– Представь, что мы не спим вместе, и я все та же зловредная Тесс с узким мозгом, но широким членом.

Кейн посмотрел на меня раздраженным взглядом.

– Ну хорошо, с широкой вагиной.

Его бровь совсем улетела к линии роста волос.

– Да, глупо прозвучало. Хорошо, с тяжелыми яичниками!

Кейн устало закатил глаза.

– Да не знаю я! Чего ты хочешь от меня? Не уйду я никуда, пока ты не выскажешь все, что накопилось.

– Ты не поймешь, Тесс, – снова тяжело выдохнул Кейн.

– Ты ее ненавидишь?

– Что? Нет!

– Значит, любишь.

– Нет! То есть да… не знаю… Черт! Она убийца нашего ребенка!

– Ты же понимаешь, что в том нет ее вины.

– Понимаю. Но убедить в этом свое подсознание не могу! Потому что перед глазами все время стоит то, что осталось от моего сына: комок зубов и костей! Добавь к этому нашу бесплодность, и обвинять меня в эгоизме станет сложнее. Мы стерильны, Тесс! Моего единственного сына убили!

– С чего ты взял, что это был пацан?

– Что?! Это все, что ты услышала?

– А вообще это мог быть гермафродит. Или еврей. Или даже республиканец.

– Ох, Тесс! Не до шуток сейчас!

Кейн нервно встал и зашагал по комнате. Наверняка яйца заиндевели, а он просто слишком горд, чтобы признать, что идея посидеть на стальной табуретке в холодном кабинете – глупая.

– В том-то и суть, это не шутки, Кейн. Ты паришься из-за того, чего не было. Ты понятия не имеешь, что могло случиться с тобой, с Кристиной и с вашим чудо-дитяткой, не будь Вспышки. Мы постоянно жалеем о каких-то несбывшихся событиях в прошлом, но ведь это бессмысленно! Они не произошли! И ты не можешь со стопроцентной уверенностью сказать, что если бы они произошли, то обязательно произошли бы по лучшему сценарию.

Кейн молчал, сверля меня пытливым взглядом, который требовал еще аргументов, чтобы успокоить взбунтовавшееся подсознание. И я была готова дать ему целую гору этих аргументов.

– Спроси меня три месяца назад, жалею ли я о том, что не продолжила научную подготовку, вместо этой байды с автоматами, и я незамедлительно бы ответила, что да, жалею. Но где бы я оказалась, если бы не ушла в Падальщики?

Я указала рукой в окно.

– На Желяве. В той горе трупов, что смердит сейчас и кормит живность.

На самом деле я понятия не имела, где находится Желява, вроде бы она где-то в стороне двери, то есть в противоположном направлении от моего указующего перста. Но мне необходимо было добавить драматизма, а потому я продолжала тыкать пальцем в окно, молясь лишь бы Кейн не сообразил, что Желява вообще не там.

– Все, что произошло, это и есть наилучший сценарий твоей жизни. Все, что происходит с тобой, происходит не просто так. Тебя к чему-то готовят.

Кейн смотрел в пол, я понимала, что достучалась до него.

– Существует миллион возможностей того, что могло произойти с твоим ребенком, со Вспышкой, с Желявой. Но этот миллион возможностей мог быть еще хуже, чем сейчас. Зачем же причинять самому себе боль, думая лишь о том, что все могло быть лучше? Этого все равно нет! Но есть реальные обстоятельства, и для меня они самые лучшие из всех, что могли произойти. Фунчоза обрел мать, ты нашел жену, Горе-Федор – двенадцать холодильников, забитых крупами и мукой.

Я подошла к Кейну, положила руку ему на плечо и заставила посмотреть мне в глаза:

– То, что ты имеешь – чудо! Борись за него и защищай! Иначе судьба подумает, что тебе это не нужно, и отберет. Ты же знаешь, какая она стерва.

Спустя минуту размышлений Кейн слегка улыбнулся и кивнул. Мы продолжили смотреть на снегопад за окном, войдя в новую жизнь с новыми обстоятельствами, которые как резали грудь ножом, так и затягивали другие раны.

– И вообще-то Желява не там. Она на севере, а север сзади нас, – произнес Кейн.

Да чтоб тебя.

18 февраля 2071 года 21:00

Хай Лин

– Твой отец – гений! Я еще никогда не видел такой скорости работы! Он как будто знает системы Аахена, как системы Желявы, – произнес Антенна, сидя в позе лотоса с ноутбуком на коленях.

Генри помог мне устроить папу в одну из спальных комнат, но папа наотрез отказался отдыхать после утомительного дня и вот уже сидел рядом с Арси, Антенной и его двумя сержантами-сексуальными ботанами посреди серверной, пытаясь оживить оптоволоконный мир, который раньше называли интернетом. Мы пользуемся радиорелейной связью, говорим на радиоволнах, мы к этому привыкли, потому что на Желяве это был единственный метод соединить отправителя и реципиента. Теперь же мы блуждаем на поверхности и длины радиоволн не хватает, к тому же многие антенны повреждены временем, осадками, просто взорваны еще во времена Вспышки. К счастью, оптоволоконные магистрали в основном проложены под землей, так что, если нам повезет, то уже завтра сможем встретиться с Бадгастайном лицом к лицу через монитор.

– Звезда… хм… нет звезды, – пробубнил папа.

Я тут же среагировала:

– Он говорит, что есть проблема.

Я служила переводчиком папиной ереси. Он не говорит ничего кроме звезды и пришельцев, но умеет строить фразы с разной интонацией, переставляет слова, делает паузы: я научилась расшифровывать его язык.

Антенна тут же подсел к Лину и уставился в его компьютер.

– Звезда, нам нужна звезда! Пришельцы злые… не хотят… пришельцы злые вот здесь! – сказал папа.

– Чего-то он там нашел, что создает проблемы, – машинально ответила я, крутя в руках балисонг.

Я осматривала мертвые сервера. Они стояли длинными рядами, как книжные шкафы в библиотеке, все до одного мертвые, погруженные в черноту времен. А ведь когда-то давно в серверной было жарко от работающих процессоров, и не нужны были даже лампы освещения – серверы истыканы световыми индикаторами так, что сами служили огромными лампами.