Кодекс 632 - Жозе Родригеш Душ Сантуш

— Наши дни коротки. Живешь себе, живешь, и вдруг… все!

— Вы правы. Мне ли не знать. — Старуха обвела комнату изящным широким жестом. — Этот дом построил прадед моего мужа в начале прошлого века, представляете? Это было одно из самых красивых зданий в Лиссабоне. В то время не было этих уродцев, которые теперь называют человеческим жильем. Все было таким изысканным, значительным. Гулять по Ротунде было одно удовольствие: столько красивых домов!

— Могу себе представить.

— Время ничего не щадит. Оглянитесь вокруг. Все гниет и разрушается. Скоро этот дом рухнет, помяните мои слова.

— Рано или поздно рухнет любой дом.

Старуха вздохнула, запахнула поплотнее халат и заправила за ухо седую прядь.

— Поговорим о деле. Так зачем вы пришли?

— Мне хотелось бы посмотреть записи вашего мужа за последние шесть-семь лет.

— То, что он делал для американцев?

— Я… право же… не знаю. Мне хотелось увидеть материалы, над которыми он работал.

— Это и есть для американцев, — старуха закашлялась. — Видите ли, Мартиньо заключил контракт с каким-то фондом, в штатах. Они платили целое состояние. Муж целыми днями просиживал в библиотеках и в Торре-ду-Томбу, читал рукописи. Когда он возвращался домой, его ладони были покрыты пылью от старой бумаги. Иногда ее удавалось отмыть только щелоком. А однажды он вернулся возбужденный, счастливый как ребенок. «Мадалена, я на пороге великого открытия!»

— Что же это было? — нетерпеливо спросил Томаш, придвинувшись к собеседнице почти вплотную.

— Он не сказал. Знаете, Мартиньо был необычным человеком, обожал всяческие загадки и ребусы, все время разгадывал кроссворды. И никогда ни о чем не рассказывал. Говорил: «Мадалена, пока это тайна, но ты сойдешь с ума от удивления, когда все узнаешь». Я не спорила, ведь он был таким счастливым, понимаете? Много путешествовал, все время ездил то в Испанию, то в Италию и там тоже что-то искал. — Она снова закашлялась. — А потом американцы стали на него давить, требовать, чтобы он рассказал им об открытии, и все в таком духе. Мартиньо не сдавался, он говорил: «Наберитесь терпения, придет время, и вы все узнаете». Но они уперлись, и все это кончилось очень плохо. Американцы взбесились и начали угрожать Мартиньо. — Она закрыла лицо руками. — Мы думали, они перестанут платить. Но деньги продолжали поступать.

— А вам это не показалось странным?

— Что именно?

— Что, хотя работодатели были так недовольны профессором, они продолжали ему платить?

— Действительно странно. Мартиньо думал, они боятся.

— Боятся?

— Да, разоблачения.

— Какого разоблачения?

— Мартиньо мне так и не объяснил. Я в его дела никогда не лезла. Знаю только, что американцы боялись и потому угрожали. Но они плохо знали моего мужа. Чтобы Мартиньо стал болтать о своей работе, пока она не закончена! Никогда в жизни.

— Но теперь, когда ваш супруг скончался, почему бы вам не отдать американцам его архив? Им ничего не стоит устроить публикацию.

— Ни за что, Мартиньо такого бы не одобрил. — Женщина вдруг улыбнулась и произнесла совсем другим тоном, как будто открыла скобки: — Знаете, мой муж был настоящий университетский профессор и крепких выражений себе почти не позволял. Ее голос сделался тверже: — А тут сорвался. «Мадалена, этим янки вынь да положь отчеты. А вот хрен им. Ничего они не получат, а если заявятся сюда, гони их в три шеи, поняла? В три шеи». Я хорошо знала Мартиньо и представляла, как нужно его разозлить, чтобы он так заговорил. Американцы и вправду из кожи вон лезли, чтобы заполучить его бумаги. Одного я видела, коротышку, который говорил по-португальски на бразильский манер, он все выжидал у наших дверей, словно стервятник. Говорил, что не уйдет, пока я его не приму. Это было вскоре после того, как Мартиньо уехал в Бразилию. Клянусь, этот человек простоял в подъезде несколько часов, будто корни у нас пустил. Я решила позвонить в полицию, а что еще было делать? Они приехали и выдворили его.

Томаш усмехнулся, вообразив, как Молиарти запихивают в патрульную машину, чтобы высадить подальше от квартала.

— Он больше не возвращался?

— После смерти Мартиньо этот тип занял позицию под нашими окнами, чистый пойнтер в стойке. Потом он куда-то пропал, но я все равно чувствую, что за домом наблюдают.

Томаш нервно пригладил волосы, готовясь перейти к главной части разговора.

— Сеньора, меня и вправду интересуют изыскания, которыми занимался ваш супруг, — начал он. — Скажите, где хранятся его заметки?

— Здесь, в его кабинете. Хотите взглянуть?

— Да, если можно.

Старуха повела гостя за собой, метя паркет подолом халата. Потрескавшиеся доски скрипели и стонали. Миновав сумрачный коридор, Томаш вслед за хозяйкой вошел в кабинет. Там царил поистине космический беспорядок; повсюду, даже на полу валялись книги, невозможно было и шагу ступить, чтобы не наткнуться на книжные залежи.

— Не обращайте внимания, — попросила сеньора, лавируя среди завалов. — С тех пор как Мартиньо не стало, у меня все нет времени заняться его кабинетом, и сил тоже нет.

Мадалена Тошкану выдвинула ящик письменного стола, покопалась в нем и разочарованно покачала головой; в другом ящике тоже ничего не оказалось. Тогда она распахнула дверцы большого шкафа и почти тут же обнаружила то, что искала. Мадалена достала из глубины шкафа светло-коричневую коробку с логотипом известной японской фирмы, производящей электроприборы. На крышке было крупными буквами написано «Колом».

— Вот она, — возвестила старуха, протягивая коробку Томашу. — Сюда Мартиньо складывал все, что касалось его работы.

Томаш взял коробку с благоговением, словно бесценное сокровище. Она оказалась тяжелой. Отыскав в кабинете свободный от книг угол, он уселся прямо на полу, скрестив ноги, и бережно снял крышку.

— Нельзя ли включить свет? — попросил Норонья.

Мадалена повернула выключатель, и комната наполнилась тусклым желтоватым светом, на стенах заплясали изломанные тени. Томаш аккуратно раскладывал перед собой документы один за другим, не слушая комментариев хозяйки; он полностью погрузился в особенный мир, мир профессора Тошкану. Норонья разбирал заметки и ксерокопии, откладывая вправо те, что могли пригодиться, а влево остальные, на первый взгляд, не представлявшие особый интерес. В коробке нашлись отрывки из «Истории Католических королей» Бернальдеса, «Природы и истории Индий» Овьедо, «Псалтериума» Джустиниани, «Жизни адмирала» Эрнандо Колона; сочинений Муратори, копии бумаг по «Делу о наследстве» и документа Асеретто. Под ними лежали ксерокопии карты Тосканелли и писем самого Колумба. Не хватало только «Нового Света» Франческо да Монтальбоддо, которого Томаш видел в Рио-де-Жанейро.

Томаш очнулся лишь тогда, когда город уже укутали сумерки. Внезапно он понял, что пропустил обед и весь день просидел на полу, согнувшись в три погибели. Норонья сложил бумаги в коробку и поднялся на ноги. Долгие часы неподвижности давали себя знать; конечности затекли, суставы ныли. Томаш проковылял через коридор и заглянул в гостиную. Мадалена заснула на диване с книгой об искусстве эпохи Возрождения на коленях. Томаш деликатно кашлянул, чтобы ее разбудить.