Зов Дикой Охоты - Анна Сешт

А когда ближе к рассвету Дикая Охота умчалась за недосягаемые даже для Фэйри призрачные пределы, менестрель позволил себе выйти на Дороги Ши – так велика была его тоска по волшебству.

Он увидел тропу в осеннем жемчужном тумане и древние деревья в рваных золотисто-карминовых облачениях и пошёл по ней с лёгким сердцем. Он не слышал привычного перезвона далёких голосов, рождавшихся в той же дали, откуда было родом его вдохновение, но воздух всё же был пронизан родным дыханием чудес. Тиллард вкушал каждый свой шаг, наслаждался каждым вдохом. А потом он услышал тихий, призрачный перестук копыт, заставивший его замереть. Менестрелю показалось, что в тумане он уловил очертания псов с тёмными звёздами глаз, но он не был уверен. В следующий миг навстречу ему выехал Всадник на сотканном ночью скакуне. У коня были крылья из трепещущего воздуха, а в глазах плескалось непокорное пламя.

Тиллард замер, зная, кто стоял перед ним. Смерти он не боялся, ведь он был бродягой, любившим всякую интересную дорогу. Он никогда не пересекался ни с кем из свиты Охотника вот так, в своих снах-путешествиях. Причина этой встречи могла быть только одна. Так рано…

Между тем Всадник чуть поклонился в седле и тихо проговорил:

– Пусть ночь раскроет тебе свои желанные объятия, менестрель.

Голос у него был мягким, почти доброжелательным, хотя потусторонние отзвуки, вплетавшиеся в богатое, многогранное звучание, могли и пугать. Должно быть, он был из тех, кто воплощал собой милосердную руку смерти – как Риана.

Тиллард поклонился в ответ.

– Пусть она осыпет вас своими драгоценностями, – ответил он ритуальной фразой. Ему было не по себе – не страшно, просто не по себе. И ведь так многое ещё осталось незаконченным, и он нужен был своей королеве! Поэтому он посмел сказать: – Тебе, бесспорно, лучше знать, но всё же… кажется, мне ещё рано выходить к Спирали Перерождений.

Он почувствовал на себе пристальный взгляд, хоть и не видел лица своего собеседника.

– Я здесь не для того, чтобы забрать тебя с собой. Я стою на твоей дороге и не открываю тебе свою. – В его голосе менестрелю послышалась лёгкая улыбка, которая в следующий миг сменилась сдерживаемой печалью: – Зов невыносимо терзает сердце желанием, в том числе и моим собственным. Но я не смею отзываться, не должен отзываться. Скажи ей, что я не оставил её. Крылья хищных птиц уже окрепли. Напомни ей, что моя нагая, неприкрытая плотью дикая магия может привлечь к ней охотников.

Тиллард знал, о ком говорил Всадник – не усомнился в этом ни на миг. Он склонил голову и ответил:

– Я передам всё, что ты сказал.

– Ты можешь защитить её так, как мне сейчас не дано. Я почти завидую тебе, менестрель. – Он тихо рассмеялся.

Когда Тиллард поднял голову, туман над дорогой рассеялся, а вместе с ним исчезли и конь, и его Всадник.

Верховный жрец Сотар не мог спать в эту ночь. Он заперся в своих покоях, наглухо закрыл ставни и с содроганием прислушивался к воющему за окнами ветру. В этом вое он отчётливо различал призрачное конское ржание, замогильное взлаивание псов, режущий клич хищных птиц. Вся его Сила не могла выжечь из его сердца страх.

В такие мгновения он понимал, как много ещё предстоит совершить, чтобы древняя магия потеряла свою власть над людьми. Он был служителем Отца, но этот Отцов лик не мог принять, не мог служить ему. Он был охотником на Фэйри, но против этих Фэйри не мог сделать ничего. Впрочем, на счастье многих, они никогда не поддерживали ни Двор Оживших Кошмаров, ни какой-либо ещё Двор, и не вмешивались ни в дела людей, ни в дела прочих Ши. Но были ли они действительно беспристрастны, как сама смерть, или всё же имели свои пожелания – об этом не знал никто, даже другие Фэйри. Тем сильнее был страх перед ними в их чуждости…

Не спал и король Вальтен. В одиночестве он вглядывался в огни свечей, и его сердце тяготилось не страхом, а смутным ожиданием. Он хотел разделить жутковатое волшебство этой ночи со своей королевой, но она предпочла уединение. При всём его уважении к ней и её желаниям какая-то непреодолимая сила влекла его сегодня к Риане, не давала ему покоя. Таким же могучим было для него разве что притяжение к древнему волшебству. В конце концов Вальтен сдался этой глубинной тяге и направился в личные покои королевы. Само её присутствие утоляло жажду его сердца, и сейчас король не хотел от неё ничего, кроме простой возможности быть рядом с ней, испытать снова это удивительное безмолвное общение, которое они разделяли. Почему-то сейчас это казалось особенно важным.

Илса встретила его у дверей. И хотя пожилая ведьма справилась с собой, взгляд у неё был такой, словно она увидела перед собой одного из призраков Дикой Охоты. Вальтен не сумел улыбнуться ей искренне, а неискренне не стал. Как и большинство кемранцев, он был сдержан в проявлениях эмоций и достаточно прямолинеен. С тех пор как Илса выдала ему и Сотару тайну Тилларда и таким образом вынудила его отдать менестреля жрецам, король испытывал к ней стойкую неприязнь и ничего не мог с этим поделать.

– Моя леди Риана просила… об уединении, – тихо, но очень твёрдо проговорила ведьма.

– Я уважаю её волю, но мне необходимо увидеть её, – ответил Вальтен.

– Мой король, она не…

– Я должен её увидеть. Сейчас.

Мягко отстранив Илсу, он надавил на дверь и прошёл в комнаты. Ведьма схватила его за руку в попытке удержать:

– Подожди, мой король, прошу!

Несколько удивившись её жесту, он осторожно высвободил руку и прошёл к внутренней двери покоев. Когда он постучал, Риана не отозвалась. Тревога всколыхнулась в нём, и Вальтен позволил себе то, чего, возможно, не позволил бы в другой день – он вошёл в покои королевы, не дождавшись ответа… и замер на пороге.

Окно было распахнуто настежь, и дождь хлестал прямо в комнату. А на окне, на самом краю, стояла Риана. Безумный неистовый ветер играл с её распущенными волосами, напоминавшими сейчас тёмные крылья, путался в широких длинных рукавах мокрого насквозь платья. Королева раскинула руки, ни за что не держась, и выкрикивала, почти выпевала что-то в беснующуюся ночь своим низким колдовским голосом. Магия вилась за ней тяжёлым шлейфом, окутывала её плотным плащом, густо наполняла сам воздух вокруг неё. Вальтену показалось, что, протяни он руку – и чужие заклинания заискрят на его пальцах.

– Риана… – выдохнул он в изумлении и странном диком восхищении ею, густо замешанном на страхе – не перед ней, а за неё.

Она не могла различить его тихий голос в воющей буре и, должно быть, скорее ощутила его присутствие, потому что резко обернулась, и…

Это было её лицо и вместе с тем не её. Дикая магия преобразила черты, наполнила нездешней тёмной красотой, и искристая ночь выплёскивалась из лесных омутов её глаз, не сдерживаемая стеклом привычного взгляда. Вальтен отшатнулся от неожиданности наваждения, но восхищение его было так сильно, что затмевало собой всякий страх, прежде чем тот мог бы родиться.