Цветок цикория. Книга II. Дом для бродяги - Оксана Демченко

И каменеет, не дыша. На ощупь, кончиками пальцев, пытается добыть из кармана кастет. Я ищу причину такого поведения – и почти сразу нахожу.

– Дымка… ну ничего себе!

Бедняга Клим! Наверняка я вылила ему в глаза тьму. И первый, кого он увидел вне мира живых – дэв. Вот уж зрелище, не во всякий кошмар пролезет! Я-то привычная, и то захотела отползти и вовсе – сгинуть!

Дэв – он в ярости! Первый раз увидела его таким. Настоящим? Дымка – туго свернутый шар мрака, он ощетинен иглами стали и ядовитого многоцветья. Весь сплошь – пасти, клыки, когти… изрыгает клубы инакости, плюется тьмою.

– Кажется, я солгала залетным бесам, – здоровая рука сама полезла чесать затылок. – Пообещала не замечать, мол, уходите и все дела. Н-да… Вася, ты тоже видишь?

– Он питается не только нектаром, – шепотом соглашается Вася. Отнимает у Клима кастет. – Клим! Тише, без нервов. Он друг. Поверь и отвернись, позже вас Павлушка познакомит. Это его друг и защитник.

Клим, сжав зубы, кивает и резко отворачивается. Молодец, так владеть собою! Я бы не справилась так, в одно усилие. Если подумать, мне потребовалось три ночи, чтобы найти для Дымки мирный облик.

Толпа детей вокруг нас принимается шуметь громче, злее. Уплотняется, полнясь внутренним движением. Толкает на пятачок свободного пространства живку. Помятую – не то слово. Одежда порвана, кровоподтёки на лице и руках, волосы висят редкой растрепанной паклей.

– Меня нельзя убивать, – с победным видом шипит неумная женщина. – Без меня и сестры вам не вернуть старшего князя в прежнее тело. Только мы умеем. Я очень ценная. Очень!

Она еще что-то бубнит, то пугая нас, то нахваливая свой дар, то требуя денег и почета… и вдруг срывается в визг. Такой пронзительный, что я закрываю глаза, затыкаю уши. После всего случившегося резкие звуки болезненны. Кажется, череп вот-вот лопнет. А она орёт и орет! Вдруг стихает… и весь зал словно набивают ватой молчания. И – тьма раскрывает свежий бутон смерти. Красиво, если смотреть отрешенно. Цветок похож на черную лилию. Зев глубокий, душа скользит в него пушинкой… или крохотным шмеликом. Скользит и пропадает. Цветок схлопывает лепестки, чтобы растаять без следа… Да когда уже кошмар закончится? Кто-то умирает даже теперь!

Открываю глаза. Вижу Лёлю – крупно, отчетливо. У неё безмятежно спокойное лицо. Её руки методично протирают полотенцем длинное лезвие. По ткани расплываются пятна. Бурые пятна…

– Из-за Феди я делаюсь быстрой в решениях, – Лёля, запрокинув голову, глядит в потолок. – Клим, опять прогонишь? Ну и ладно. А только я не жалею. Этих тварей надо сразу. Иначе они начнут торг, окажутся полезными. Взрослые умники с законами и планами на сто ходов вперед учинят сделку. Глядишь, через полгода тварь станет невиновна, выйдет на свободу. А ты и Хома…

– Не прогоню, – Клим поморщился. – Но это в последний раз. И, Лёля… спасибо. Тех, в парке, тоже ты?

– Которые были с ружьями? Одного я. Второго люди Юсуфа, они быстро появились. Мне понравилось, как они работают.

– Что ж, разобрались. Пойду, – бодро сообщил Норский и подхватил на руки Федю. – Там Павлушка один. А ты, Клим, садись писать подробный отчет. Юну попроси помочь, я первые отчеты носил ей, очень было полезно.

И жизнь пошла дальше, как ни в чем не бывало.

Дети расселись на прежние места и доели обед. Корками хлеба подчистили тарелки… у них не пропал аппетит. Они не плакали, не спешили уйти из зала, где пахнет порохом и кровью. Я тоже не смогла уйти, ведь Клим старательно составлял отчет, поминутно спрашивая, как правильно нарисовать место утренней встречи с живкой, как записать приметы людей, устроивших эту встречу. И еще по памяти описывал лица. Я должна была рисовать, исправлять и уточнять – и снова перерисовывать.

Звенело стекло, визжали пилы. Разбитые окна временно закрывали досками, осколки сметали и выносили. Кто-то мыл полы. Трупы чужаков, обманом проникших в особняк, унесли. Живку завернули в скатерть и тоже уволокли…

День тянулся, медленно густел беспросветными сумерками.

Мир казался мне перевёрнутой лодкой, которую конопатят и смолят, и щелей все меньше, и свет в них просачивается по капле, а скоро его приток иссякнет вовсе… Я видела не раз, как смолят лодки. Давно, в забытом детстве. Тогда работа с лодками мне представлялась тайным волшебством. Брюхо маленького суденышка делалось черное, вонючее, но это была не беда, а благо: лодку после обработки переворачивали, и она надежно служила людям.

Нынешний день – вроде лодочного брюха. Он мерзок, но необходим. Умом понимаю… но чувствую себя так, словно обварилась смолой. Жуткий ожог. От такого боль остается надолго, а шрам – навсегда.

Когда Клим закончил отчет, я пошла к Лёле. Уговорила ее готовить чай. Отвела за руку к Феде. Заставила пацанов – обоих, Паоло и Федю – придумать для Лёли по десять дразнилок. Вася тоже участвовал. А я смотрела, и мне было страшно думать о жизни, которая сделала Лёлю такой. Определенно: завтра же куплю ей платье. Подговорю Федю, чтобы покапризничал и заставил надеть. Эта девочка не может и не должна дольше оставаться в своих старых штанах и сапогах. И прическа. Позвоню Юлии, потребую помощи.

Следующий день прошел тихо. Население особняка пополнялось теперь очень медленно, и мы справлялись. Яков примчался ненадолго, похвалил меня за живучесть и привел трех взрослых, годных в учителя. Юла явилась к полудню, дала рассмотреть колечко, попросила позволить ей примерить зеленое платье, уже починенное и выстиранное после вчерашней стрельбы. Забрала Лёлю и укатила с шиком – на большой машине дома Ин Тарри, с пачкой денег и охраной. Обещала купить одежду всем девочкам. Невесть откуда возник Пашка-Шнурок и начал у всех проверять документы, а вернее наспех делать временные каждому, у кого не было никаких. Тут и выяснилось, что хоть какие-то бумаги имеются в лучшем случае у одного пацана из десяти.

К обеду стекла в большой столовой были полностью восстановлены, о происшествии с бесами и живкой стали забывать. Юлька привезла платья и сгинула. Девочки стали наряжаться, и каждая норовила торжественно спуститься по парадной лестнице, и чтобы никто не мешал, и чтобы внизу охала толпа – ну хотя бы собранная из проказливой малышни… Все было неплохо, даже мило. Правда, к чаю появилась Даша, и долго молчала, тяжело глядя на Лёлю.

– Я понимаю вас. Но я не прощу вас, – сказала она наконец.

Сведения о том, что душу Микаэле, вероятно, никогда не получится вернуть в его тело, Даша восприняла, как личную катастрофу. Я попыталась ее утешить: живка могла и солгать. Мы пока не знаем ничего о нынешнем местонахождении души Микаэле; Паоло цел и в безопасности; белобрысая злодейка никого не успела проклясть… Даша выслушала молча, кивнула и удалилась, напоследок посоветовав нам тщательно переодеться к ужину. Определенно, ей не стало легче от сказанного. А совет… о чем это вообще было?

К ужину зал сделался роскошным. Зажгли все свечи – в люстрах, в напольных канделябрах, в маленьких подсвечниках на столах. Столы расставили полукругом в три ряда и снабдили вышитыми скатертями с кружевной отделкой до пола. Нас рассадили, как важных гостей. Было очень странно смотреть на детей – все опрятные, ухоженные. Все причесаны и отмыты… Лица словно бы светятся в золотом сиянии множества свечей. И запах по залу распространяется тонкий, обволакивающе-домашний.