Общага-на-Крови - Алексей Иванов

Ванька сел рядом, и некоторое время они сохраняли совершенную неподвижность. Тут в дверь замолотили. Леля как сомнамбула встала, отперла замок и отступила в сторону, давая проход угрюмой пьяной компании бывших Ванькиных собутыльников во главе с Маркеловым. Ванька вмиг натянул маску идиота, повалился на кровать и расплылся в улыбке, скрещивая на груди руки.

— Рад вас видеть, друзья мои, — великосветски пророкотал он.

Леля, увидев это, опустила голову, бешено продралась сквозь толпу и выбежала из комнаты. Парни обступили Ваньку.

— Берем его за руки за ноги и выбрасываем отсюда, — спокойно и деловито сказал Маркелов.

— Ой-ей-ей, боюсь щекотки!.. — жеманно захихикал, извиваясь, Ванька и ловко увернулся, перекатившись на живот.

— Не кантовать! При стихийных бедствиях выносить первым! Боится воды! Недозволенных вложений нет! — верещал он, отбиваясь.

Ваньку крепко ухватили за предплечья и щиколотки и сдернули с кровати. Ванька повис над полом выехавшим из-под олимпийки волосатым животом.

— Н-н-ня-а-а-у-у-у!.. — по-кошачьи завопил он, подражая вою самолета в пикировании. — Земля, земля, я — Чкалов, прошу посадки!.. — Он даже покачался, изображая, как самолет качает крыльями.

— Двиньте его рылом в стену, чтобы знал, — сказал Маркелов.

Ванька вдруг сжался и разжался, выстрелив своим телом, как пружина. Мгновенно он оказался на полу на четвереньках, как мангуст. Толпа разом навалилась на него, но с каким-то нечеловеческим проворством и силой он вывинтился наверх так, что люди разлетелись в разные стороны. Ванька — скрюченный и неожиданно маленький, с наэлектризованно растопырившейся бородой — стоял посреди комнаты. Подрагивая, он молча двинулся к двери сам и по пути вдруг врезал кулаком в скулу Маркелова. Выйдя в коридор, Ванька помедлил, стремительно оглянулся и бешено харкнул на дверь.

Отличник возвращался из столовой и, подойдя к семьсот десятой комнате, услышал бренчание струн и неразборчивое Ванькино рычание. Удивившись, он вошел в комнату и обнаружил пьяного Ваньку, который сидел на столе и самозабвенно терзал гитару.

— Привет, — недоброжелательно сказал Отличник. — А где Серафима?

— Уперлась в читалку, когда я завалился.

— Выжил ее, значит, — заключил Отличник. — Ванька, ну ты обурел совсем — грязным задом на чистый стол!..

Ванька яростно ударил по струнам и вместо ответа заорал:

— В универмаге наверху я

Купил доху я на меху я,

Купив доху, дал маху я:

Доха не греет…

Абсолютно!

— Во-первых, — раздраженно начал Отличник, — не ори на всю общагу. Во-вторых, убирайся со стола. В-третьих, эту песню я слышал от тебя уже миллион раз. Спел бы чего-нибудь хорошее, если уж не можешь не петь. Хотя бы свою «Белую акацию».

— Хорошее?.. — переспросил Ванька, нехотя слезая на пол, и задумался. — Ладно, харя, хорошее… Песня! — торжественно объявил он и остановился посреди комнаты, опустив голову. Затем рука его вдруг стремительно залетала по струнам, и он заревел с бычьей мощью:

Долго шли зноем и морозами,

Все снесли и остались вольными,

Жрали снег с кашею березовой

И росли вровень с колокольнями.

Если плач — не жалели соли мы,

Если пир — сахарного пряника.

Звонари черными мозолями

Рвали нерв медного динамика

Но с каждым днем времена меняются:

Купола растеряли золото,

Звонари по миру слоняются,

Колокола сбиты и расколоты.

Что же мы ходим вкруг да около

На своем поле как подпольщики?

Если нам не отлили колокол,

Значит, здесь — время колокольчиков!

Век жуем матюки с молитвами,

Век живем, хоть шары нам выколи,

Спим да пьем сутками и литрами,

Не поем — петь уже отвыкли мы.

Долго ждем — все ходили грязные,

Оттого сделались похожие.

А под дождем оказались разные,

Большинство — честные, хорошие.

А под дождем все дороги радугой.

Быть беде — нынче нам до смеха ли?

Но если есть колокольчик под дугой,

Значит, так: заряжай, поехали!

Зазвенит сердце под рубашкою,

Второпях врассыпную вороны.

Эх, выводи коренных с пристяжкою,

Да рванем на четыре стороны.

Полетим, засвистим, защелкаем,

Проберет до костей, до кончиков.

Эй, братва, чуете печенками

Грозный смех русских колокольчиков?

Но сколько лет лошади не кованы,

Ни одно колесо не мазано,

Седел нет, плетки разворованы,

И давно все узлы развязаны.

Но пусть разбит батюшка Царь-колокол,

Мы пришли, мы пришли с гитарами,

Ведь биг-бит, блюз и рок-н-ролл

Околдовали нас первыми ударами.

И в груди искры электричества.

Шапки в снег, и рваните звонче-ка,

Рок-н-ролл, славное язычество,

Я люблю время колокольчиков![1]

Отличник слушал со все возрастающим изумлением. Ванька прыгал по комнате, как чертик, изгибался, подражая рок-певцам, то скрючиваясь над гитарой, то отбрасывая плечи назад и задирая бороду к потолку. Он орал и хрипел, брызгался слюной. Вены на его шее набухли. На лбу проступили сосуды, цепкими лапками охватывая виски.

Ванька не просто пел — песня у него шла горлом, как кровь.

— Что это за песня? — потрясенно спросил Отличник.

— Сам сочинил, — с трудом переводя дух сообщил Ванька и рухнул на кровать Серафимы, разбросав руки и ноги и выронив гитару.

Отличник сел на свою койку, сцепил пальцы и задумался.

— Ты чего сюда-то прибежал? — наконец спросил он, словно хотел высокую ноту, грозящую вырваться из земного притяжения, перевести в низкую, земную. — Ты же бухал у Маркелова.

— Я Маркелу только что по роже дал… Он прибежал весь на понтах, пальцы веером, на ногах фигушки: «Я на арбузной корке плавал, мне чайки на грудь срали!..» Терпеть не могу такие навороты, вот и вмочил.

— Ну, Ванька, как можно — ни за что ни про что…