Холодная рука в моей руке - Роберт Эйкман

– Нет, благодарю вас. Я и так получил более чем достаточно.

– Весьма признателен вам за добрые слова, мистер Мейбери. Если у вас возникнет желание поговорить со мной, меня всегда можно найти в офисе. А сейчас оставлю вас, чтобы не мешать вам наслаждаться ужином. Хочу сообщить вам по секрету, что за индейкой последует горячий фруктовый пудинг.

Покинув Мейбери, он продолжил обход, разговаривая примерно с каждым третьим из сидящих за длинным столом; по большей части он удостаивал своим вниманием людей пожилых, что, вне всякого сомнения, было вполне естественно. Взглянув на элегантные черные замшевые ботинки Фолкнера, Мейбери вспомнил о собственной ноге, пострадавшей в схватке с котом. Он до сих пор не позаботился о ранке, хотя она, вполне вероятно, была инфицирована, а это грозило заражением крови.

Разыграв небольшое шоу с именем Мейбери, Фолкнер привел его в ярость, тем более что решить эту загадку сам он был не в состоянии. В откровенном желании метрдотеля поставить его в тупик чувствовалось что-то унизительное. Покровительственный тон Фолкнера, не пожелавшего ответить на пустячный вопрос, вполне соответствовал странным манерам официантки, которая вздумала разыгрывать из себя заботливую нянюшку. К тому же вопрос о том, откуда в «Приюте» известно его имя, вряд ли стоило относить к разряду пустячных. Мейбери сознавал, что неизвестность его не только тревожит, но и делает уязвимым, хотя он и не мог определить, в чем именно состоит эта уязвимость. Неприятный разговор с метрдотелем оказался последней соломинкой, решившей участь недоеденной индейки. Мейбери чувствовал, что более не может проглотить ни куска.

Следуя привычке, которая выработалась у него на работе, он попытался припомнить и проанализировать все обстоятельства, связанные с интересующим его вопросом, и вскоре сумел выстроить гипотезу. В машине осталась синяя папка, на которой было написано его имя: «мистер Лукас Мейбери»; скорее всего, эта папка лежала надписью вверх на водительском сиденье, по крайней мере, обычно он оставлял ее именно там. Правда, имя, напечатанное мелким шрифтом на стикере, не так легко прочесть, заглянув в окно машины. Хотя, конечно, яркий свет прожектора несколько облегчает задачу. В любом случае кто-то взял на себя труд выведать его имя; любопытно, кто это был. Мейбери выдвинул очередное предположение: скорее всего, в его машину сунул нос сам Фолкнер. Интересно, как бы поступил ушлый метрдотель, припаркуй Мейбери машину за пределами светового круга, бросаемого прожектором? Воспользовался бы фонарем? Попытался бы отпереть машину при помощи отмычки?

Абсурд, да и только.

Но может не стоит придавать этому инциденту столь уж большое значение? Порой у людей бывают самые странные притязания, Мейбери не раз приходилось с этим сталкиваться. Для того чтобы потешить свои амбиции, люди идут на все. Возможно, пара-тройка таких амбиций есть и у самого Мейбери. Самое главное в любой ситуации – сконцентрироваться на том, что действительно важно.

Вновь окинув взглядом зал, Мейбери заметил, что, пока Фолкнер беседовал с некоторыми гостями, прочие, и прежде немногословные, окончательно погрузились в молчание, сосредоточившись исключительно на еде. Среди сидевших за длинным столом были не только пожилые люди, но и дряхлые старики с мутными глазами, лысыми черепами и слюнявыми ртами. Но и они ели с завидным аппетитом. В голове Мейбери мелькнула неприятная мысль о том, что поглощение пищи – это единственное, на что они способны. «Живут, чтобы есть» – припомнилось Мейбери еще одно выражение, бывшее в ходу у нянюшек и сиделок; похоже, ему довелось встретиться с людьми, в отношении которых эти слова вполне справедливы. Возможно, некоторые из этих едоков привержены обильным трапезам так же сильно, как алкоголики привержены спиртным напиткам. Подобное пристрастие казалось ему более омерзительным, чем самое беспробудное пьянство, с которым он сталкивался многократно.

Фолкнер продвигался по залу так медленно, выказывая столько профессиональной предупредительности, что все еще не добрался до дамы, сидевшей в одиночестве напротив Мейбери. Мейбери взглянул на нее почти в открытую. Темные волосы свободно падали ей на плечи, на ней было вечернее шелковое платье яркой расцветки (дизайнерская модель, тут же решил Мейбери, хотя плохо разбирался в подобных вещах); однако выражение ее лица откровенно свидетельствовало об усталости, печали и страдании. Выражение это поразило Мейбери, тем более что женщина, несомненно, когда-то была очень красива, да и сейчас сохраняла остатки прежней красоты. Очевидно, она была несчастна, переживала какую-то трагедию – и это с такой шикарной фигурой! Такую фигуру трудно сохранить, потребляя индейку в столь невероятных количествах. Позабыв и о вежливости, и об осторожности, Мейбери приподнялся, чтобы лучше рассмотреть даму.

– Ешьте, сэр. Вы, я смотрю, еще толком и не начинали.

Его мучительница-официантка незаметно вернулась. Но Мейбери успел-таки рассмотреть, что печальная леди тоже вкушает индейку.

– Мне достаточно. Все очень вкусно, но я, к сожалению, сыт.

– Вы это уже говорили, сэр, и все-таки после этого смогли кое-что съесть.

Мейбери и без нее знал, что уже произносил в точности те же слова. В кризисных ситуациях человек часто прибегает к словесным клише.

– Я съел более чем достаточно.

– Повторять это нет никакой необходимости, сэр, – ни для вас, ни для меня.

– Я больше не хочу есть. И не намерен есть что бы то ни было. Будьте любезны, заберите тарелку и принесите мне чашку черного кофе. Если вам так удобнее, можете сделать это, когда кофе будут пить все остальные. Я готов подождать.

Мейбери предпочел бы получить кофе немедленно, но он чувствовал: в данной ситуации подобное требование будет сочтено чрезмерным.

Тут официантка сделала то, чего Мейбери никак не ожидал. Она взяла огромную тарелку (на которую Мейбери успел положить по ложке всех овощей) и с размаху швырнула ее на пол. Тарелка не разбилась, но овощи, соус, начинка разлетелись по узорчатому ковру, покрывавшему пол. В комнате, где и до этого мало кто разговаривал, повисла полная тишина, которая нарушалась лишь звоном столовых приборов. Ошеломленный Мейбери замер с ножом и вилкой в руках.

Фолкнер, обогнув дальний конец длинного стола, подошел к столику Мейбери.

– Маллиган, доколе это будет повторяться? – обратился он к женщине в синем платье. Голос его был столь же спокоен, как и прежде. До сей поры Мейбери не догадывался, что эта несносная особа – ирландка.

– Мистер Мейбери, я прекрасно понимаю, что вы в затруднительном положении, – продолжал Фолкнер. – Естественно, вы не обязаны делать то, что противоречит вашим желаниям. Со своей стороны, я могу лишь выразить сожаление о случившемся. Увы, сегодня обслуживание у нас оказалось не на высоте. Возможно, вы предпочитаете перейти в гостиную? Не желаете выпить чашечку кофе?

– Именно этого я и хотел бы, – ответил Мейбери, концентрируясь на том, что действительно было важно. – Я уже заказал чашку черного кофе. Можно целый кофейник.

Мейбери поднялся и, опасаясь наступить на содержимое тарелки, валявшееся на полу, устремил взгляд вниз. Тут он заметил нечто весьма любопытное. Под большим столом, в нескольких дюймах от пола, тянулась длинная перекладина, и все мужчины были к ней прикованы посредством кандалов, закрепленных на их левой лодыжке.