Утраченная реликвия - Сергей Сухинов

– А ведь я этого Серафима знаю… – неожиданно сказал он.

Лисицын изумленно заморгал:

– Но откуда, товарищ генерал?!

– Понимаешь, полковник… – Рокоссовский оглянулся по сторонам, словно опасаясь, что их услышат.

В тридцать пятом году Наркомат обороны собрал нас, командиров дивизий (а я в то время служил на Кубани) на показательные учения. Я – кавалерийский комдив, а тут техника, танки, десант. Впечатление, конечно, ошеломляющее. И вот по окончании этого зрелища нескольких кавалеристов, у которых восторг был, видимо, написан на лице, в том числе и меня, вызывает к себе командующий учениями – замнаркома… – Рокоссовский запнулся. – Ты понимаешь, о ком я говорю…

Лисицын судорожно сглотнул – речь шла о маршале Тухачевском. Как и все молодые командиры, он в свое время изучал статьи Михаила Тухачевского, и почитал его как самого талантливого советского военачальника «новой волны». В отличие от прославленных командармов периода Гражданской войны: Ворошилова, Блюхера, Буденного Тухачевский был очень образованным человеком. Он знал несколько иностранных языков, прекрасно музицировал, прекрасно разбирался в литературе и искусстве, и даже на досуге мастерил… скрипки! Но главное, он был смелым реформатором Красной Армии. Тухачевский считал, что время кавалерии, увы, прошло (за это его особенно невзлюбил Буденный), и надо по примеру Западной Европы ныне главный упор делать на создание моторизованных дивизий, особенно – танковых.

Однако в страшном тридцать седьмом году маршала арестовали, назвали немецким шпионом и расстреляли. Труды Тухачевского немедленно были изъяты из военных библиотек, и даже само имя «предателя народа» оказалось под запретом.

– Он пригласил нас к себе на дачу в Петровское, – продолжал повествование Рокоссовский, – благо это было недалеко от полигона, где проходили учения. Всю ночь он рассказывал нам, какой он видит Красную Армию в будущем, с каким вооружением и техническим оснащением, как планируется повысить боеспособность частей, объясняя стратегические и тактические особенности ведения современной войны, говорил, что от нас зависит, какими будут вооруженные силы Советского Союза.

Мы слушали его, затаив дыхание, и разошлись только под утро. От услышанного и открывающихся перспектив голова шла кругом. Спать совершенно не хотелось, и я решил пройтись по окрестностям Петровского.

– Серафим Соровский тоже из Петровского… – тихо произнес Лисицын.

– Да. Он был настоятелем местного Успенского храма. На этот храм я и набрел тогда. Подойдя ближе, столкнулся с Серафимом, он собирал остатки какой-то утвари – буквально за несколько дней до этого храм закрыли и запретили проводить там службу. Он-то и рассказал про ее удивительную историю своей церкви. Оказалось, что строителем Успенской церкви был боярин Петр Прозоровский, внук воеводы Семена Прозоровского. Тот прославился в XVII веке, во время обороны города Тихвина от шведов. Помню, Серафим говорил, что жители этого города в знак благодарности подарили воеводе список со знаменитой чудотворной Тихвинской иконы. Потом, уже в Петровском, эта икона тоже прославилась как чудотворная…

Рокоссовский запнулся и вопросительно взглянул на молодого полковника.

– Уж не эту ли Тихвинскую икону и принес Серафим на фронт?

Лисицын молча кивнул. Он ожидал от встречи с Рокоссовским чего угодно, но только не такого доверительного разговора.

– Ладно, – подумав, сказал генерал. – Пусть твой поп-сержант продолжает свое дело – негласно, конечно. Но, не дай Бог, узнают наверху! – Рокоссовский выразительно поднял палец вверх. – Генерал Жуков – человек крутой, подобные игры с иконами ему придутся не по нраву. Так что будь осторожен!

Рокоссовский как в воду глядел. Спустя всего неделю, во время самых яростных боев на берегах реки Истры, в «Счастливую дивизию» приехала «эмка» с офицерами госбезопасности. Молча показав ошеломленному полковнику Лисицыну приказ об аресте сержанта Соровского «за подрывную контрреволюционную пропаганду», они скрутили его и бросили в машину. Однополчане молча смотрели на это, но ничего не предприняли. Да и что они могли сделать? Сразу не расстреляли, и то хорошо.

В тот же день, воспользовавшись небольшой передышкой в военных действиях, Лисицын поехал в ставку 16-ой армии. Но Рокоссовский не пожелал его принять, и вскоре сам уехал, на этот раз в Москву. Знакомый Лисицыну адъютант шепнул на ухо полковнику: мол, Хозяин крайне недоволен делами на Западном фронте, и вызвал к себе «на ковер» Жукова и Рокоссовского. И неизвестно, чем этот вызов обернется для двух военачальников…

Серафим просидел в тюрьме НКВД три дня. За это время его множество раз вызывали на допросы, которые, как правило, сопровождались избиениями. Вопросы были стандартные: по чьему приказу он вел в дивизии религиозную, то есть по сути дела антисоветскую пропаганду? Кто надоумил его внушать солдатам Красной Армии, что им может помочь в бою какая-то потусторонняя, божья сила? Почему он умолчал о знакомстве с репрессированным маршалом Тухачевским, немецким шпионом и изменником Родины?

Серафим молчал, не желая лгать даже ради спасения собственной жизни. Куда больше, чем собственные мучения, его волновала судьба иконы. Словно предвидя предстоящий арест (а рано или поздно такое должно было случиться!), он каждый вечер прятал драгоценную реликвию в надежном месте. Сейчас она, завернутая в брезент, лежит на опушке леса, в дупле дуба. Но что случится потом? Зима вот-вот начнется, морозы уже грянули, а от низкой температуры с красками может случиться всякое, да и как немецкое наступление пойдет дальше, неизвестно…

Черный лимузин мчался по Волоколамскому шоссе в сторону Москвы. Георгий Константинович Жуков, командующий Западным фронтом, жестко, не выбирая выражений, распекал сидящего рядом Рокоссовского. Они были давними друзьями, но Жуков всегда умел показать, кто начальник, а кто – подчиненный. Дела 16-ой армии были далеко не самыми плохими, но просчетов и явных ошибок там хватало…

Рокоссовский сидел рядом на заднем сидении и до крови закусывал губы. Несмотря на всю свою мягкость и интеллигентность, он никогда не отмалчивался, когда его осыпали резкими, а нередко и несправедливыми обвинениями. От ошибок никто не застрахован! Но разве в них все дело? Силы 16-ой армии тают на глазах, у него ныне нет ни одной полностью укомплектованной дивизии. А где обещанные танки, орудия и самолеты? Даже стрелкового оружия порой не хватало. Бывали случаи, когда ему приходилось бросать в самое пекло солдат, у которых была… одна винтовка на двоих. А нехватка боеприпасов стала и вовсе притчей во языцех! И как в таких условиях ему биться с вооруженными до зубов дивизиями фельдмаршала фон Бока, которые по численности в полтора раза превосходят силы его армии?

Однако Рокоссовский молчал, прекрасно понимая, что Жуков не столько обвиняет его, сколько пытается выговориться, «выпустить пар». Ведь там, в Кремле, в кабинете Сталина, уже ему самому придется молчать, стиснув зубы, и слушать другие, но тоже несправедливые обвинения. И там Жуков, как обычно, примет главный удар на себя, не станет прятаться за спину подчиненного…