Крылья голубки - Генри Джеймс

Еще более абсурдным представлялось то, что в конце этой недели должен был наступить день, когда выяснилось, что, как можно было бы понять, точно «в ответ» на это Милли всего лишь попросила, чтобы ей рассказали немного про лорда Марка и, если возможно, оказали ей честь, позволив нанести визит миссис Кондрип. Ей были предложены совершенно другие развлечения, но энтузиазм Милли не стыдился быть откровенно человеческим, и казалось, что юная леди рассчитывает на более существенные открытия от знакомства с беспокойной дамой из Челси, чем от самого лучшего спектакля Лондонской оперы. Кейт восхищалась – и не скрывала этого – полным отсутствием страха: страха, что подобная встреча неминуемо грозит вызвать непреодолимую скуку. Ответом была ссылка Милли на собственное любопытство, что заставило ее подругу подивиться странной направленности этого любопытства. Впрочем, некоторые из его сторон были гораздо понятнее, и Кейт вовсе без удивления услышала, что Милли совершенно озадачена в отношении лорда Марка. В то же время рассказ молодой леди о нем был явно далеко не совершенен, ибо те его черты, которые стали им обеим видимы на банкете у миссис Лоудер, с трудом поддавались объяснению. Человек вообще узнает других людей по тому, что у них есть показать, когда есть что-то такое – за или против них, – что можно потрогать, назвать или подтвердить: а Кейт не могла вспомнить никакого иного случая столь высокой оценки человека, столь успешно расцветавшей без всякого подтверждения. Главным достоинством лорда Марка считалось его будущее, которое каким-то образом оказалось принято тетушкой Мод, словно это – замечательный повар лорда Марка или его паровой катер. Она же – Кейт – вовсе не хочет сказать, что он – обманщик: он вполне способен совершить великие дела, но пока что, сказать по чести, это все, что он успел совершить. С другой стороны, ведь можно все-таки назвать достижением, вовсе не каждому доступным, что его персону настолько всерьез воспринимает тетушка Мод. Самое лучшее, что в целом можно о нем сказать, – это что тетушка Мод в него, несомненно, верит. Она часто бывает эксцентрична, но она умеет разглядеть в человеке обманщика, и – нет! – лорд Марк не таков. Он некоторое – не очень долгое – время был членом парламента, на стороне тори, но потерял свое место при первой же возможности, и это – единственное, на что следует указать. Однако сам он никогда ни на что не указывает, а это, весьма возможно, и есть признак его истинной мудрости, один из тех признаков, что истинно мудрые делят с истинно ничтожными. Даже тетушка Мод часто признавала, что, на ее взгляд, тут слишком много всякого, чтобы можно было вынести окончательное суждение. И между прочим, лорд Марк вовсе не равнодушен – то есть не равнодушен к самому себе, – ибо он «разрабатывает» Ланкастер-Гейт «на всю катушку», точно так же как Ланкастер-Гейт, вне всякого сомнения, разрабатывает его самого; а так как разработка происходит в Лондоне и разрабатываемые находятся тут же, все это, как можно было бы объяснить, оказывается составными частями отношений.

Кейт объясняла внимательно слушавшей подруге: каждый, у кого было хоть что-то дать, – правда, таких всегда меньше всего – быстро заключал выгодную сделку, получая хотя бы той же мерой взамен. Самым странным было то, что во многих случаях это приводило к счастливому взаимопониманию. Разработчик в одной из связей становился разрабатываемым в другой; разработка велась широко и долго – ведь колеса системы, как можно легко убедиться, прекрасно смазаны. Люди внутри ее вполне могли нравиться друг другу, как, например, лорд Марк нравится тетушке Мод и как, надо надеяться, миссис Лоудер нравится лорду Марку, поскольку если это не так, то он просто скотина, и гораздо худшая, чем можно было бы предполагать. Правда, она – Кейт – еще толком не разобралась, что именно делает для тетушки лорд Марк, помимо этого, дорогая тетушка нуждается в нем – даже если он и может в лучшем случае что-то еще для нее сделать – гораздо меньше, чем ей представляется; ну вот, пока так оно все и идет, есть масса такого, со всех сторон, в чем она еще не разобралась. Вообще-то, Кейт верила в каждого, кого принимала тетушка Мод, и она сообщила об этом Милли, давая ей пищу для размышлений; более того, кого бы еще из чудесных людей ни встретила ее юная подруга в путешествии по стране, она не сможет встретить женщину более неординарную, чем миссис Лоудер. Разумеется, существуют миллионы более крупных знаменитостей и, конечно, более крупных «шишек», но, чтобы найти более крупную личность или более натуральное «наказание господне» во всех отношениях, придется очень далеко идти. Когда же Милли с интересом спросила, не рождена ли вера Кейт в эту женщину прежде всего тем, что та для себя «избирает», ее собеседница храбро ответила «да», поскольку она и в себя верила, исходя из того же принципа. Кого же, как не племянницу тетушки Мод, прежде всего избрала для себя тетушка Мод и кто, таким образом, мог ближе всего оказаться с нею в ходе «разработки» других, как, кстати, и самих себя?

– Вы можете задать вопрос, – сказала Кейт, – что же такое есть у меня, что я могла бы кому-то дать? Как раз это я и пытаюсь выяснить. Должно быть что-то такое, что она считает возможным из меня извлечь. И извлечет – можете не сомневаться; и тогда я увижу, что это такое, а вас я прошу поверить мне на слово, что сама я никогда этого не обнаружила бы.

Кейт отклоняла любой вопрос о «платежеспособности» Милли как возможную тему для обсуждения; а то, что Милли в конце концов оплатит все сто процентов – все до самого донца, и, несомненно, даже с лихвой, – стало как бы прекрасным фундаментом, на котором они теперь очутились.

Там были тонкие уступки друг другу, шутки, ирония – вся роскошь лондонского общения, сплетни и философия и философское отношение к городу и к жизни – все это очень скоро стало для них двоих обычной формой бесед; Милли заявляла, что ее чрезвычайно радует сообщение, что с ней намереваются «иметь дело». Если это будет делать самая замечательная женщина в Англии, то прекраснее и быть не может, а если самая замечательная женщина в Англии берет в свои руки их обеих, что же может быть радостнее для каждой из них? Когда же, размышляя вслух, она подивилась, что тетушке Мод понадобились сразу они обе, Кейт, естественно, с готовностью ответила, что это как раз и есть свидетельство ее искренности. Тетушка неизменно давала волю чувству, и именно чувство взыграло в ней с появлением подруги ее школьных лет. То, как эта кошка совершает прыжок при появлении чего-то, ее затронувшего, всегда интересно наблюдать; более того, ведь вполне очевидно, что она уже давно не запрыгивала так далеко, пытаясь переиграть кого-то. Вот это-то, как мы знаем, до сих пор не переставало поражать Милли Тил: Милли, при первом взгляде на миссис Лоудер, обнаружила, что в цепочке ее связей с Сюзи Шеперд недостает не менее пятидесяти звеньев, она знала, что думает о Сюзи она сама, и вполне ожидала бы, что хозяйка дома на Ланкастер-Гейт может думать о ней совершенно иначе; то, что она оказалась не права, бесконечно ее озадачивало. Однако ее озадаченность стала причиной другого ее тонкого наблюдения, так как, когда она позволила себе заметить в разговоре с Кейт, что Сюзан Шеперд – и особенно Сюзан Шеперд, – столь непрошено явившаяся из незапамятного прошлого, должна бы, по всем обстоятельствам, просто смертельно наскучить тетушке Мод, ее конфидентка согласилась с этим без возражений и не поскупилась на выражения, описывая собственное удивление. Сюзан Шеперд все же наскучила племяннице, это было ясно; эта молодая женщина не усмотрела в ней ничего – ничего, что бы то ни было объясняющего, не усмотрела даже ради того, чтобы угодить Милли: и этот мелкий факт, в свою очередь, обрел в глазах Милли немалое значение. Кое-что высветилось этим фактом в привлекательной девушке, представив чуть более того, что она хотела выказать: бедная Сюзи была для нее – ничто. Это явилось в своем роде некоторым предостережением спутнице бедной Сюзи, она, казалось, теперь разглядела указанное ей направление, откуда может грозить опасность. Ее лишь едва беспокоила мысль, что человек, вполне – и даже более того – подходящий Милли Тил, может оказаться вовсе не подходящим для другой девушки, хотя, как ни странно, Милли легко могла бы простить нетерпимость самой миссис Лоудер. У миссис Лоудер этого свойства не было, а у Кейт Крой – было, и она его не стеснялась; но, в конце концов, следует нам добавить, Милли ведь поняла причину, и это понимание обогатило ее разум. Разве не достаточно для этого той причины, что привлекательная девушка, обладая десятками других – великолепных – качеств, оказалась еще и чуть-чуть жестокой, и разве она, как никто другой в жизни ее новой подруги, не заставила предположить в таком сочетании некую фантастическую красоту и даже странное изящество? Кейт не была жестоко жестокой, а Милли считала до сих пор, что жестокость может быть только жестокой; жестокость Кейт не была даже агрессивной, скорее равнодушной, оборонительной, можно сказать, рожденной от привычки предвидеть дурное. Она упрощала авансом, опережала собственные сомнения и осознавала с уникальной быстротой то, что – как говорили в Нью-Йорке – ей никогда ни за что не понравится. В этом отношении, по крайней мере, люди в Англии были гораздо сообразительнее, чем в Америке; и Милли, по прошествии недолгого времени, вполне ясно увидела, как подобные инстинкты могли стать вполне обычными в обществе, где изобилуют опасности. Совершенно очевидно, что вокруг Ланкастер-Гейт опасностей существовало гораздо больше, чем можно было бы заподозрить в Нью-Йорке, а в Бостоне такое даже и не снилось. В любом случае при более остром ощущении этих опасностей появлялось больше предосторожностей, и совершенно потрясающим представлялось общество, в котором существовали предосторожности – каковы бы ни были причины – против Сюзи.