Динозавры тоже думали, что у них есть время. Почему люди в XXI веке стали одержимы идеей апокалипсиса - Марк О’Коннелл

точных инструкций не было, это противоречило духу предприятия. Андрес рекомендовал людям не брать с собой еду по той простой причине, что упакованный сэндвич или контейнер с бобовым салатом, или же пакет орехово-ягодной смеси, даже если мы их не едим (и особенно если мы их не съедим), будут оттягивать нашу ментальную энергию. Если мы решим подождать до позднего вечера, чтобы съесть бутерброд или бобовый салат, весь остаток дня до этого момента станет прелюдией к поеданию перекуса. В итоге мы не сможем думать ни о чем другом, пока не съедим паек, не из-за голода как такового, а из-за голода по чему угодно, что могло бы занять время. Но мне казалось, что голод будет представлять собой гораздо более жесткое отвлечение, чем перспектива его утоления. Если бы я решил провести двадцать четыре часа без еды, я был бы полностью поглощен физическим ощущением голода и все больше раздражался бы оттого, что создал такую ситуацию. Или, еще хуже, полностью был бы поглощен самодовольством и гордыней по поводу этого акта аскетического самопожертвования. И вот почему, рассуждал я, я должен съесть эту половину пакета орехово-ягодной смеси Marks & Spencer как можно быстрее, чтобы избавиться от нее и не зацикливаться на ней ни на минуту дольше, чем она того стоит.

Таким образом, примерно через девяносто минут после начала моего соло и где-то час спустя после установки палатки я удобно устроился сидя и начал медленно, с несвойственной мне сосредоточенностью, поглощать свою половину пакета орехово-ягодной смеси Marks & Spencer. Особенно мне понравилась клюква, которую я жевал очень медленно и тщательно: она показалась мне слаще и сочнее всей клюквы, которую я когда-либо пробовал раньше.

Тогда мне пришло в голову, что, несмотря на распространенное мнение о голоде как о лучшей приправе, скука, возможно, была еще лучшей приправой. Вскоре меня обеспокоило, не получаю ли я слишком много чувственного удовольствия от моей смеси Marks & Spencer, не растягиваю ли я ее до смехотворной бесконечности, чтобы как можно более отсрочить тот момент, когда мне придется заняться тем, ради чего я здесь, – полным погружением в природу. Я быстро прожевал остатки смеси, ругая себя за то, что воспользовался ею как средством уклонения от реальных обязанностей.

Реальность для меня была таковой: я застрял без дела на целый день и ночь в месте, которое, вероятно, было самым отдаленным на всех Британских островах. Мне ничего не оставалось, как на полном серьезе начать свое погружение в природу.

Проблема была в том, что я понятия не имел, как мне приняться за это мое переживание – должно ли оно возникнуть естественно, как следствие моего присутствия в природе, или от меня требуется какое-то действие, сознательное культивирование внутреннего состояния открытости и восприимчивости. Возможно, подумал я, обе эти вещи не взаимоисключаемы. Сняв походные ботинки и шерстяные походные носки из альпаки, я пару раз прошелся босиком по периметру своего маленького круга, сосредоточив свое внимание на ощущении травы под ногами: она была прохладной и влажной, не то чтобы совсем неприятной, но и не особо приятной. В какой-то момент Андрес упомянул, что, выполняя упражнения цигун на природе, он всегда снимал обувь и носки. Это давало ему ощущение «укорененности» в том месте, где он находился, в самой земле как таковой. Теоретически эта идея мне понравилась, но на практике, босой, я был слишком озабочен тем, что наступлю на зазубренный осколок скалы или, не дай бог, на муравейник. В знак компромисса я снова надел носки из альпаки, без ботинок, рассудив, что они сделаны из полностью натуральных материалов и поэтому станут буферной зоной между мной и природой. Затем я сел перед палаткой, принял позу лотоса и еще минут двадцать – тридцать безрезультатно пытался сосредоточиться на своем дыхании.

В какой-то момент я глянул вниз и увидел крошечное существо, ползущее по предплечью. Я понятия не имел, что это за живность, хотя впервые в жизни не испытал желания избавиться немедленно от общества насекомого. Я наблюдал, как оно медленно продвигается к сгибу моего локтя, гадая о его намерениях, если таковые вообще были, пока вдруг мне не пришло в голову, что это может быть клещ. Я стряхнул его указательным пальцем, инстинктивно потирая ладонью освобожденный от насекомого участок предплечья. Всю неделю нашу группу одолевала вялотекущая истерия по поводу клещей. Нам советовали проверять себя утром и непосредственно перед сном, поскольку в этом районе было много оленей, а там, где были олени, водились и клещи, а там, где были клещи, была и болезнь Лайма, случаи которой, как я читал, участились с 1990-х годов в результате изменения климата. Перед поездкой я собрал кое-какую информацию о клещах и посмотрел видео о них. Во многих отношениях они были удивительными созданиями. Они чувствуют присутствие людей и других крупных животных по углекислому газу. Как только эти насекомые приземляются на кожу, они ползают какое-то время в поисках подходящего места, чтобы проникнуть через верхние слои дермы и начать питаться. В отличие от комаров, трапеза которых длится не более нескольких секунд, клещи не торопятся. У них уходит час или два на то, чтобы выбрать нужное место. Они ведут себя как привередливые туристы, у которых много свободного времени и которые никак не могут решить, где они хотят поесть. Большинство клещей, как я узнал, живут около трех лет и питаются только три раза в жизни – по одному разу в каждую стадию развития: личинка, нимфа, взрослое насекомое. Этот факт, по-моему, полностью оправдывал их чрезмерную привередливость. Как только клещ устраивается на нужном месте, он выдвигает свое сложное пищевое снаряжение – два набора крючковатых хоботков, которыми он вонзается в кожу хозяина, раздвигая плоть и удерживая ее, чтобы позволить войти гипостому. Это позволяет клещу закрепиться в человеческой плоти, чтобы добыть кровь, которой он не дает свертываться, выделяя антикоагулянт домашнего приготовления. Если клещ не обнаружен, он так и остается сидеть в месте прикрепления, обжираясь и раздуваясь до гигантских размеров, в течение трех дней. После он просто скатывается и отправляется по своим делам.

Хотя я ни в коем случае не стремился стать хозяином такого существа – и еще меньше стремился обрести болезнь Лайма с ее лихорадкой, параличом лица и изнурительными «ломками», – я испытывал сочувствие и уважение к методам выживания клеща.

Мне всегда казалось, что нам, людям, подобает, пусть нехотя, но все же с некоторой долей восхищения смотреть на более скромных паразитов. Их отношение к нам