Как сделать птицу - Мартин Мюррей

Как по-испански «яблоко»?

Какой отрезок времени понадобится Манон Кларксон, чтобы стать деревом?

Как я могла прожить так долго и не принять определенной формы?

— Большой вопрос, — рассуждал счастливый человек Кларенс, — заключается в том, смогут ли они его продать.

Речь шла о пабе. Какие-то застройщики хотели немного вложить в него. Харви был против. Рабочим, похоже, было все равно.

Большой вопрос, думала я про себя, не умаляя важности большого вопроса Кларенса, заключается в том, умеете ли вы говорить «да». Всегда где-нибудь рядом вас поджидает крохотное приключение. Между началом и концом, между одной парой рук и другой… Между вздохами, телефонными звонками, часами, встречами, предназначениями… Между тем, как вы говорите «привет», а потом снова «прощай»…

Я услышала, что зазвучала музыка.

— Дайте мне еще красного вина, — попросила я. — Мне пора идти.

Зал Гершвина был переполнен. В баре при входе я провела несколько часов, поэтому комната, в которой я находилась, начинала вокруг меня вращаться. Все было не так, как я себе представляла. Я с трудом различала сцену. Воздух был черным и горячим, ковер — липким. Я сняла свои серебряные туфли. Они болтались у меня в одной руке, в другой я держала бокал с вином. Стало ясно, что мне трудно сохранять равновесие, но темнота мне, пожалуй, нравилась. В ней можно было стать кем угодно. Выскользнуть из самой себя, вообразить себя кем-то более хорошим, глубоким, подлинным. Я видела сцену фрагментами; передо мной волновалось море голов, и я двигалась вместе с ними, вставая то на один носочек, то на другой, и так, покачиваясь, как лодка, я ловила мимолетные образы Тонкого Капитана.

Он был одет в фиолетовую рубаху с сиреневыми продольными полосами. Руки его мягко обхватили микрофон, ноги были скрещены так, что мне все время казалось, что он может опрокинуться назад. Густая прядь волос падала ему на глаза. Время от времени он резким движением откидывал голову, чтобы смахнуть прядь с лица. Я не понимала, почему он не может сделать это рукой. Он пел как-то рвано и нервно, как будто испытывал боль или сидел на электрическом стуле, но было понятно, что он пропускает через себя боль рок-н-ролла. Вообще-то, эта боль рок-н-ролла для меня была не очень убедительна. Честно говоря, сильнее всего я его любила, когда он просто оборачивался и спрашивал что-нибудь у гитариста. Все эти дерганья, крики и стоны вызывали у меня такое чувство, что он хочет вбить звук своего голоса вам внутрь, словно он не верит, что в противном случае вы его вообще услышите. Я была готова простить ему все что угодно, но обычно мне не нравится, когда что-либо пронзительно взывает к вниманию. Мне нравится смотреть на такие вещи, которые этого не требуют.

Однажды на мой подоконник приземлился скворец. Он уставился на стекло. Это был уродливый скворец-подросток с покрытой пухом головкой и выпуклыми глазами, наполовину прикрытыми пленочкой. И хотя нас разделяло расстояние с небольшой кустик, этот маленький дурачок меня даже не видел. Никогда раньше я не оказывалась так близко к птице; я даже различала рубчики на его желтых лапках. Через какое-то время прилетела его мама. Она засунула червя ему в глотку и снова улетела. Скворец остался ждать. Мама, должно быть, сказала: «Жди здесь, скоро прибудет десерт». Как бы то ни было, но я с огромным удовольствием наблюдала, как он там стоит. Он не был красивым, он не был птицей редкой породы, он не балансировал на одной лапке, он просто был самим собой. Я подумала о Гарри Джейкобе и о том, что, когда он играет на гитаре, он просто на ней играет, не пытаясь своей игрой привлечь внимание. Мне хотелось, чтобы Тонкий Капитан повел себя немножко как тот скворец. Но, попыталась я урезонить сама себя, звезды имеют право стараться сверкать изо всех сил. Невозможно отыскать павлина в наряде скворца.

Передо мной толклась одна пара. На самом деле они танцевали, только у них это получалось не очень-то гладко. Парень был большим и каким-то громоздким, он буйно и воинственно ухмылялся. У нее были черные выстриженные клочьями волосы, она надела кружевную кофточку в обтяжку, а сама была круглая и рыхлая, отдельные части ее тела выпирали и будто были готовы лопнуть, что напомнило мне подушечки для булавок моей бабушки Айви. Было видно, что ей очень нравится, как ее толкает в разные стороны этот викинг. До остального ей не было никакого дела, ее не волновало, что она, может быть, сильно пихается или выглядит по-дурацки. Рядом со мной стоял парень в красной майке. В руках он держал бутылку пива, руки у него были загорелые и красивые. Он, как и я, ни с кем не говорил, но я не хотела разговаривать с ним. Я хотела смотреть на Тонкого Капитана. Толкущаяся пара постоянно натыкалась на меня и на парня в красной майке. Они отвлекали меня от моей истинной миссии, так как я обнаружила, что смотрю на них чаще, чем на сцену, и не потому, что они были так хороши, а потому что они были практически самыми худшими, неуклюжими и неуместными танцорами, которых я когда-либо видела, но их это нимало не смущало. Меня в них завораживало полное отсутствие стыда. Если бы их увидела моя мама, она бы выразительно закатила глаза. А я закатывала таза? Во всяком случае, внешне это никак не проявлялось. Я видела, что они прекрасно проводят время. А хорошо ли проводила время я? Они пихались и толкались от радости, которая их переполняла. Я напряженно стояла, как ржавый якорь, вбитый в дно в заброшенном, забытом месте.

Я решила тоже позволить себе кое-какие вольности. Я ослабила связь головы с шеей. Я позволила голове плыть и подниматься. Я смягчилась, осела, провалилась в собственное тело, подальше от мнений и взглядов других людей. Глаза мои открывались и закрывались. Я раскачивалась, и мои руки тоже двигались. Меня окружала музыка, я была плавучей, я струилась, как растение на океаническом дне. Я текла, расширялась, отдавалась на волю гулко бьющегося сердца. Я танцевала. «Красная майка», видимо, заметил, что я теперь тоже веду себя как человек, который радуется и веселится, и что-то мне сказал.

— Что? — переспросила я, потому что музыка была очень громкой.

— Нравится твое платье, — повторил он, приблизив рот к моему уху.

Я повернулась и посмотрела на него. Он танцевал. Я танцевала. Мы танцевали рядом друг с другом. Если к этому прибавить тот комплимент, который он только что сделал, склонившись ко мне, это могло означать, что мы танцуем вместе, подумала я. Но я надеялась, что это было не так.

— Да? — сказала я довольно глупо.

— Ага.

— Спасибо.

Я опустила глаза и посмотрела на пол, потому что почувствовала себя странно. Я заметила, что у меня босые ноги. Когда-то я держала туфли в руке, но сейчас их там не было. Я одарила свои босые ноги хмурым взглядом, как будто они напроказничали, но, конечно, это была не их вина. Это красное вино весьма приятно пустило мой разум по воле волн. Мне уже пару раз случалось напиваться. Впервые это произошло, когда мы с Люси были на новогодней вечеринке у Адама Эллкота. Люси предупредила, что туда нельзя идти в джинсах, поэтому она выдала мне коротенькое белое платье в мелкий красный горошек. Сама Люси не надевала его ни разу, потому что, как она сказала, у нее некрасивые ноги. В нем мои ноги казались загорелыми, так что я не возражала. Когда мы туда приехали, нам дали по бокалу шампанского. У папы Адама Эллкота куча денег. Там был бассейн, а вокруг него стояли шезлонги из бананового дерева. Я особенно хорошо помню эти банановые шезлонги, потому что сидела на одном из них, когда шампанское первый раз ударило мне в голову. Я помню, что посмотрела на Люси, чтобы проверить, чувствует ли она себя так же, как я. Помимо этого, я помню только то, что там был один старшеклассник из нашей школы, который затащил меня в сад и поцеловал, а мне это совсем не понравилось, потому что его язык вращался и вращался у меня во рту, отвратительно и лихорадочно, как будто он принимал участие в каких-то гонках, а не в поцелуе. А когда я попыталась вырваться, он толкнул меня, и я упала на траву, и испачкала травой белое платье Люси, и испугалась, что останутся пятна. После этого весь вечер для меня был испорчен, потому что я все время хотела поскорее попасть домой и выстирать платье, пока не будет слишком поздно.