Чистилище Сталинграда. Штрафники, снайперы, спецназ - Владимир Першанин

То в одном, то в другом месте падали убитые и раненые, остальные лишь ускоряли бег, никто не кричал, берегли дыхание. Артиллерист Бызин видел пульсирующие вспышки прямо перед собой. Сколько до них? Рядом воздух словно разрезало огромным лезвием, пули летели пучками, коротко свистели, на смену им прилетали другие. Раздался звучный удар о человеческое тело. Бызин обошел убитого и натолкнулся на своего наводчика, замедлившего шаг.

– Не стой, убьют, – сказал бывший командир батареи.

Наводчик послушно кивнул и ускорил шаг. У кого-то не выдержали нервы, человек закричал, отгоняя страх. Крик подхватили, невнятный, угрожающий, более похожий на звериный вой. Сквозь него прорывались ругательства, но не было пока слышно ни единого выстрела. Слабые не отставали от сильных, атака получилась дружной. Ходырев бежал, держа на весу «МГ», лента болталась и ударяла по ногам. От ракет стало совсем светло, как днем, а к пулеметам прибавился треск вражеских винтовок.

Третий взвод вырвался вперед. Четвертый, несмотря на усилия младшего лейтенанта Колчина, отставал. Замедлили шаг уголовники, к ним присоединились бойцы послабее. Кучку обтекали бегущие бойцы, с руганью и угрозами подтолкнули, создалась толкучка. Рядом с бывшим каптером Сомовым упал на колени тяжело раненный боец и захлебнулся криком, закрывая ладонями лицо. Стало жутко, Аркадий попятился. Подскочивший сержант с руганью толкнул его в плечо:

– Вперед. Не останавливаться.

В ту же секунду свалились еще двое. Колчин, путаясь в длинной шинели, с подаренным Воронковым автоматом, отважно бежал прямо на пулеметы. Его пример подействовал. Сомова охватила такая злость, что он забыл о страхе и перехватил покрепче винтовку.

Эта атака отличалась от той первой возле поселка Деде-Ламин. Месяц – большой срок. Изменился состав штрафной роты, на смену солдатам, которые не видели ничего, кроме летнего отступления, пришли те, кто участвовал в упорных осенних боях. В большинстве своем это были далеко не лучшие бойцы, но многие имели боевой опыт. Их скрепляли стойкие командиры и штрафники, вроде артиллериста Бызина, твердо желающие искупить свою вину.

Разжалованный старший лейтенант Мысниченко преодолел страх и вел за собой отделение. Очередь с близкого расстояния убила двух бойцов, остальные не рискнули бежать дальше, упали под прикрытием земляного уступа. Мысниченко пытался поднять их, пуля звякнула над ухом, он тоже залег рядом с ними. Сверху сыпались кусочки мерзлой земли, вражеские пулеметчики не давали высунуться. Старший лейтенант, а теперь сержант, не желал терять время просто так. Он собирал гранаты и умело швырял их, делая секундную задержку. Шестисотграммовые РГД взрывались в воздухе, не долетая до вражеских окопов, но непрерывный треск действовал врагу на нервы, сбивал прицел.

Ходырев лежал в воронке и поддерживал наступающих огнем. Позади остальных находился старшина Глухов, которому, как обычно, поручили командовать «максимами». Четыре пулемета, размещенные на одной линии, вели дуэль через головы бойцов. Шел наступательный бой. Одни штрафники делали перебежки, другие стреляли из винтовок и ждали своей очереди.

На позиции «максимов» стали падать мины. Выпущенные с большого расстояния, они взрывались разбросанно, но вскоре одна угодила в цель. Уцелел лишь третий номер. «Максим» перевернулся, рядом с воронкой ворочались два смертельно раненных пулеметчика. Их кинулись было перевязывать, но Глухов закричал:

– Всем вести огонь. Не отвлекаться, я сам разберусь.

Подошел и убедился, что помочь не сможет, обоих изрешетило осколками, они истекли кровью за минуту.

Первый взвод вырвался далеко вперед под прикрытием ивняка. Кусты, вышиной метра два, на краю мелкого замерзшего озерка прикрывали людей неплохо. Съехали по склону, перескочили через замерзший пятачок, а наверху с маху угодили на минное поле. Саперы возились всю ночь, часть мин сумели обезвредить, остальные, что ближе к вражеским окопам, взрывались одна за другой. Противопехотки отрывали ступни ног, покалеченные люди ползли прочь, наталкивались локтями или коленями на следующую мину, которая добивала их. За считаные минуты участок покрылся дымящимися воронками, взвод залег, люди боялись сдвинуться с места.

Из вражеской траншеи их принялись выбивать по одному прицельными очередями, взвод таял на глазах. Лейтенант погиб, сержанты не могли остановить панику. Капитан Елхов видел, как подорвались сразу три человека, метнувшиеся из-под огня и наскочившие на мины. Все трое потеряли голову от болевого шока, продолжали ползти, натыкались на следующую противопехотку и гибли по очереди.

Елхов наблюдал происходящее в бинокль, ругал саперов, но и понимал, что большего они сделать не смогли. Безногое тело продолжало ползти мелкими рывками, опираясь на локти, доносился слабый крик. Капитан опустил бинокль, в ту же секунду раздался глухой взрыв. Пламени при ясном солнечном утре видно не было, взметнулся лишь клубок дыма, земли, человек превратился в плоский бугорок. Капитан подозвал ординарца Костю Гордеева.

– Иди, отыщи политрука, пусть шагает в первый взвод, а то прячется, как хреновая невеста. По пути загляни к Борьке Ходыреву. У него хороший пулемет, пусть больше активности проявляет.

Ходырев расстрелял ленту и с помощью музыканта Сечки заправил новую. Он также видел, как гибнет первый взвод, но перед ним была своя цель. Лежал под земляным уступом Мысниченко, не мог поднять людей Маневич. Борис стрелял по вражескому пулемету под бетонной плитой. Немцы оборудовали здесь небольшой дот и вели непрерывный огонь.

Борис неплохо пристрелялся, из плиты летело крошево. В ответ неслись пули, разбивая замерзший бруствер. Острые кусочки с такой силой хлестнули в лицо, что Ходырев отпустил рукоятку пулемета и съежился на дне воронки. Музыкант Гриша Сечка застыл, сжимая голову ладонями.

– Живой? – окликнул его Борис.

– Лучше подохнуть, чем так страдать… Ай!

Разрывная пуля щелкнула огоньком по краю воронки, мелкие осколки хлестнули музыканта. Он разжал руки и стал разглядывать пальцы.

– Ранен?

Страх на его лице сменился радостным выражением. Сейчас музыкант имел право уйти, искупил вину кровью. Но осколки были слишком мелкими, а крохотные ранки напоминали булавочные уколы. По выражению лица Ходырева понял, улизнуть не удастся. В воронку сверху вниз заглянул ординарец Елхова, бесшабашный малец лет восемнадцати, угодивший в штрафники прямиком с оборонного завода. Он сбегал от тяжкой беспросветной работы, без сна и выходных. Фронт казался ему избавлением. Сейчас Костя чувствовал себя как рыба в воде, не боялся смерти и бегал под пулями, выполняя поручения ротного.

– Капитан велел не телиться, а вести огонь.

Ординарец употребил более сильные выражения. Ходырев втащил его за рукав и, кажется, тем самым спас. Очередь с запозданием разнесла остаток бруствера, зажигательная пуля прошла сквозь ворот шинели, противно запахло жженой шерстью.

– Горим, – сказал Сечка. – Бой в Крыму, все в дыму…

Тонкая детская шея Кости Гордеева вертелась, он пытался глянуть на воротник. Руки с обгрызенными ногтями сжимали трофейный автомат, один из тех, которые захватили под Деде-Ламином.