Чистилище Сталинграда. Штрафники, снайперы, спецназ - Владимир Першанин

– Ну, чего добиваешься?

– Добраться быстрее до первого взвода.

– Все, шагай обратно. Доберусь без тебя.

Но упрямый ординарец отстал лишь с полпути, когда Воронков ускорил шаг. А к политруку война сегодня повернулась самой безобразной своей стороной.

Он шел, стараясь не обращать внимания на пули, это почти удавалось. Затем ему начали попадаться раненые. Боец шагал выпрямившись, закидывая назад голову, и аккуратно нес перед собой перебитую руку. Рукав шинели был отрезан, предплечье наскоро перебинтовано и примотано к дощечке, заменявшей шину. Омертвевшие желтые пальцы сложились щепоткой, сам штрафник едва держался на ногах и делал неимоверные усилия, чтобы не упасть.

Воронков отступил, давая возможность пройти, произнес какие-то ободряющие слова. Человек прошел мимо, словно через пустое место. Стали попадаться тела убитых. Лейтенант, командир взвода, лежал, скорчившись на боку, зажимая ладонями живот. Видимо, он умер в агонии, выкопав сапогами ямку в мерзлой земле. В роте лейтенант пробыл недолго. Воронков запомнил, что он выделялся кудрявыми волосами и правильным античным профилем. Красивое лицо взводного неприятно опухло, пожелтело, кудри смерзлись в безобразный комок. Рядом валялась щеголеватая шапка-кубанка, которую вмяли в лед чьи-то сапоги.

Навстречу Виктору Васильевичу один штрафник тащил другого. Они словно выбрались из преисподней, были вымазаны сажей и грязью. Ничего странного в этом не было, люди грелись у костра, спали на голой земле. Воронкова поразил вид раненого. Он еще не видел вблизи действие противопехотных мин, которые размалывают кости ног и разрывают промежность.

Раненый был без шинели. Низ живота прямо поверх ватных штанов перемотан бинтом, желто-красным и сплошь мокрым. Одна нога превратилась в обрубок, лицо застыло от боли и пережитого страха. Покалеченного бойца тащил, выбиваясь из сил, его товарищ. Увидев политрука, он застыл, опасаясь, что его снова погонят на передний край. Раненый обмяк, стал валиться. Воронков не мог оторвать взгляда от иссеченных осколками, пропитанных кровью и мочой ватных штанов. Он живо представил, что натворила мина, и мгновенно вспотел.

– Здесь оставить? – понял по-своему реакцию политрука второй штрафник.

При этих словах тяжело раненный открыл глаза, хотел что-то сказать, но вместо слов выдул розовый пузырь, который лопнул и потек слюной с губы. Оставаться с искалеченным человеком было не менее страшно, и Воронков сделал штрафнику знак рукой:

– Неси, – и зачем-то спросил: – Тяжело ранен?

– Не приведи бог, – стал торопливо докладывать добровольный санитар. – Все всмятку размолотило, три пакета извели, а сквозь бинты текет и текет.

– Иди, – перебил его Воронков.

Боец снова взвалил на плечо тяжело раненного и сказал торопливо шагнувшему прочь политруку:

– Так я на вас сошлюсь, если что. Надо нести бедолагу. Из кишок, наверное, текет. Спасать человека надо.

Последние слова Виктор Васильевич уже не слышал. Он оказался на открытом месте, где его обстреляли. Зловредного ординарца поблизости не было, и Воронков благополучно дополз до круглого орудийного окопа, где сбились десятка два человек. Люди лежали между орудийными гильзами и ломаными ящиками, вот откуда взялась дощечка на руке раненого.

– Здесь все уцелевшие? – спросил Воронков у сержанта.

– Славяне живучие, – ответил тот. – Еще столько же в соседнем окопе, да и по другим норам люди прячутся.

Немцы по-прежнему обстреливали поле. Спасаясь от пулеметных очередей, сверху прыгнул Кутузов, подмял лежавших и засмеялся:

– Ну, вот я живой.

Приятели хлопали его по спине и предлагали закурить. Кавказцы Азамов и Ягшиев сидели, как всегда, в стороне, втиснувшись в отсечный ровик. Оба пугливо прислушивались к стрельбе и тревожно переговаривались. Для раненых освободили место, они лежали бледные, молчаливые.

– Их выносить срочно надо, – напомнил сержант. – Почти все тяжелые, мы их перевязали, а что толку. Сами гляньте.

Он показал глазами. Воронков увидел в метре от себя бойца, лежавшего с поднятой культей. Мокрый бинт сочился, вишневые капли набухали и равномерно срывались на рукав шинели другого раненого. Тот не замечал, что ткань пропиталась кровью, так как находился в более тяжелом положении. Горло было замотано обычным полотенцем с широким бурым пятном, под голову подложили пустой ящик. Человек кашлял, захлебывался, глаза обморочно закатывались.

Сержант смотрел на Воронкова с надеждой. Политрук не испугался, пришел сюда в самое пекло и, наверное, что-то придумает. Прекратили тревожное бормотанье непонятные восточные люди Азамов с Ягшиевым и высунулись из бокового ровика, где когда-то хранились снаряды. Кутузов трогал распухшие уши и чего-то ждал.

– Командир требует продолжить атаку, – неуверенно проговорил Воронков.

При этих словах Кутузов усмехнулся и недоверчиво покачал головой. Азамов и Ягшиев снова спрятались в ровик. Сержант свернул самокрутку и предложил Воронкову. Политрук отказался, полез за папиросами. Пачка смялась, остались лишь оторванные мундштуки и месиво табака с обрывками бумаги. Кутузов осторожно потянул пачку к себе.

– Давайте я вам сверну. Милое дело, из папиросного табака самокрутки вертеть. Нам в лагере иногда капитанский табачок выдавали. Ну-ка, лизните…

Он протянул самокрутку из газетной бумаги, Воронков послушно лизнул сгиб, принял цигарку и закурил. Неожиданное дело, чтобы блатные делали офицерам самокрутки. А Кутузов продолжал рассуждать:

– Товарищ Сталин тоже любит в трубку папиросный табак набивать.

– Да, – согласился Воронков. – Кажется, «Герцоговину Флор».

В этом общении штрафников со старшим политруком (считай, по званию капитан) проглядывалось что-то наигранное, натянутое. Воронков был слишком далек от них, он занимал ранее еще более высокую должность, сидел на совещаниях рядом с генералом, случалось, и выпивал. А сейчас оказался в окопе посреди нейтралки, и жизнь политрука зависела от разношерстной штрафной публики.

– Идти придется, – сказал после минутного молчания Воронков.

– Бежать, – поправил его сержант.

Он вызвал еще одного командира отделения, тот приполз из соседнего окопа и доложил, что у него также имеется двадцать бойцов. Не меньшее количество залегло на поле, им приходится туго, поэтому они поддержат атаку. В наличии оказалось два ручных пулемета. Легко раненные пообещали, что пока не уйдут и поддержат атакующих винтовочным огнем. В этом не было особого героизма, уйти в санбат они не смогли бы сейчас и при желании. Воронков окончательно завоевал доверие, когда подтянул к себе винтовку и рассовал по карманам несколько обойм.

– Эх, винтовочка-винтовочка, породнились мы с тобой, – весело пропел политрук. – Ударим, товарищи?

– Еще как!

Тягуче завыла мина, набрала высоту, долго падала, затем с коротким треском взорвалась неподалеку.