Город Ночи - Дин Кунц

Что заставляет его приоткрыть дверь, так это счастливое пение женщины на кухне и позвякивание кухонной утвари. Привлекает его и запах лука, жарящегося в масле.

Если он поел коричневой еды и не умер, возможно, теперь он сможет есть все.

Не отдавая себе отчета в том, что делает, зачарованный запахами готовящейся еды, Рэндол еще шире открывает дверцу стенного шкафа и выходит в коридор.

Порог кухни менее чем в пятнадцати футах от него. Он видит поющую женщину, которая стоит у плиты спиной к нему.

Скорее всего, это самый удачный момент для того, чтобы пойти в глубь дома на поиски Арни О’Коннора. Конечная цель его похода совсем близко: улыбающийся аутист, знающий секрет счастья.

Но его влечет к женщине у плиты, должно быть, матери Арни. Карсон О’Коннор — сестра мальчика, но это не Карсон, не женщина с фотоснимка в газете. Раз уж речь идет о Старой семье, это, скорее всего, мать.

Рэндол Шестой, дитя «Милосердия», никогда раньше не встречался с матерью. У Новой расы матерей нет. Их заменяют резервуары сотворения.

То есть перед ним не просто женщина, а загадочное существо, которое может создать человеческую жизнь в своем теле, безо всяких машин, совершенно необходимых для того, чтобы произвести на свет Нового человека в «Руках милосердия».

Со временем, когда Старую расу сотрут с лица земли, и это дело не столь уж отдаленного будущего, матери, такие, как эта женщина, станут мифическими фигурами, существами из сказаний и легенд. Понятное дело, Рэндол Шестой смотрит на нее как на чудо.

Она вызывает в нем невероятно странные чувства. Необъяснимое благоговение.

Запахи, звуки, магическая красота кухни влекут его к порогу.

Поворачиваясь от плиты к разделочному столику у раковины, все еще тихонько напевая, женщина не видит его даже боковым зрением, В профиль, поющая, готовящая обед, она кажется такой счастливой, даже более счастливой, чем Арни на том газетном фотоснимке.

Когда Рэндол добирается до кухни, ему в голову приходит мысль: эта женщина может быть секретом счастья Арни. Возможно, это все, что нужно для счастья: мать, которая выносила тебя, которой ты дорог, как собственная плоть.

Свой резервуар сотворения Рэндол Шестой последний раз видел четыре месяца тому назад, в тот день, когда поднялся из него. И причины для новой встречи с резервуаром нет.

Когда женщина вновь поворачивается к нему спиной, шагнув к плите, по-прежнему не замечая его присутствия, Рэндола Шестого охватывают чувства, доселе ему незнакомые, для описания которых у него нет слов.

Он сокрушен стремлением, но стремлением к чему, он сказать не может. Женщина притягивает его точно так же, как земля — оторвавшееся от ветки яблоко.

Пересекая кухню, Рэндол осознает, что хочет увидеть свое отражение в ее глазах, свое лицо в ее глазах.

Он не знает почему.

И он хочет, чтобы она смахнула волосы с его лба. Он хочет, чтобы она ему улыбнулась.

Он не знает почему.

Он стоит у нее за спиной, его трясет от чувств, которые переполняют его, чувств, на которые он не считал себя способным.

Еще с мгновение она не подозревает о его присутствии, а потом чувствует: на кухне кто-то есть. Поворачивается, на лице отражается тревога, она вскрикивает от удивления и страха.

В руке она держит нож, который захватила с разделочного столика, когда возвращалась к плите.

Хотя женщина не предпринимает попытки пустить нож в ход, Рэндол Шестой хватает его левой рукой за лезвие, порезавшись, вырывает нож из ее руки, швыряет через кухню.

А правой, сжатой в кулак, бьет женщину по голове, сваливает на пол.

После вечерней службы, на кухне домика священника, который стоит рядом с церковью Госпожи Наших Печалей, Девкалион наблюдал, как отец Патрик Дюшен наливает крепкий кофе в две кружки. Ему предложили сливки и сахар, но он отказался.

Наконец священник сел за стол, напротив Девкалиона.

— Я сварил его таким крепким, что он даже горчит. Мне нравится горечь.

— Подозреваю, это можно сказать о нас всех.

В исповедальне они оба поняли, кто есть кто, пусть отец Дюшен еще и не знал, где и при каких обстоятельствах произошло сотворение его гостя.

— Что случилось с вашим лицом? — спросил он.

— Я разозлил моего создателя и попытался поднять на него руку. Он вставил мне в череп устройство, о котором я не подозревал. На руке носил перстень, издающий сигнал, запускавший это устройство.

— Наша программа предусматривает отключение, как у бытовых приборов, управляемых голосом, когда мы слышим определенные произнесенные им слова.

— Создание меня относится к гораздо более раннему периоду его деятельности. Устройство в голове предназначалось для того, чтобы покончить со мной. Но сработало оно только частично, превратив меня в еще более страшного монстра.

— Татуировка?

— Маскировка, ничего больше. Большую часть жизни я участвовал в различных шоу уродов, на ярмарках, карнавалах, других аналогичных мероприятиях. В таких шоу все в той или иной степени были изгоями. Но до того, как попасть в Новый Орлеан, я несколько лет провел в тибетском монастыре. Мой друг, монах, пытаясь хоть как-то скрыть мое уродство, сделал мне эту татуировку перед тем, как я ушел из монастыря.

Седоволосый священник отпил кофе.

— И когда он вас создал?

Девкалиону не хотелось выкладывать на стол все карты, но потом он понял, что его необычные габариты, свет, который иногда начинал пульсировать в глазах, изувеченная половина лица полностью его выдают.

— Больше двухсот лет тому назад. Я — его первенец.

— Значит, это правда. — Глаза Дюшена потемнели. — Если вы — его первенец и прожили так долго, тогда мы можем протянуть тысячу лет, и эта земля — наш ад.

— Может, да, может, и нет. Я прожил эти столетия не потому, что в те дни он знал, как сделать меня бессмертным. Мое долголетие скорее пришло ко мне от молнии, которая вдохнула в меня жизнь. Он думает, что я давно уже умер… и не подозревает, что у меня есть предназначение.

— Что вы под этим подразумеваете… насчет молнии?

Девкалион отпил кофе. Потом поставил кружку на стол, посидел в молчании, прежде чем заговорил:

— Молния — всего лишь метеорологический феномен, однако я говорю не о грозовом облаке, из которого она ударила. Я уверен, что молния, которая оживила меня, — деяние высших сил.

На бледных щеках отца Дюшена, обдумывающего его признание, затеплился румянец.

— Молния даровала вам долголетие и много чего еще. Много чего… и предназначение. — Он наклонился вперед. — Вы говорите мне… что вам даровали душу?