Гиблое место - Сергей Шхиян

Собрать оружие (не бросать же такое добро), связать и навьючить его на одну из лошадей было делом пятнадцать минут, после чего мы сразу же тронулись в путь.

Удивительно, но о таинственном сундучке никто не обмолвился ни словом. Да и то правда, в тот момент нам было не до спрятанных сокровищ. Того и гляди, наедут если не казаки, то поисковая группа стрельцов и ничем хорошим для нас это не кончится.

Теперь, когда я был вооружен и, что называется, «на коне», пробираться лесами резона не было. До Семеновского, по моим подсчетам, оставалось километров пятнадцать-двадцать, и на резвых, отдохнувших лошадях по дороге добраться туда можно было за полтора часа.

Впрочем, проблемы не кончились. Кузьму скоро растрясло, он начал заваливаться в седле, и пришлось на полпути пересаживать его на киргизского иноходца, который на счастье оказался в нашем табуне.

Не знаю, только ли дуракам счастье, но до Семеновского мы добрались безо всяких неприятностей. Пришлось, правда, два раза уточнять у встречных крестьян дорогу и сделать с пяток лишних верст. Перед концом пути начался крутой спуск с небольшой возвышенности. Мы приближались к селу с запада, а не востока, где наверняка нас ждала засада. Место, выбранное для села, было необычайно красиво. Оно располагалось в излучине реки Лопасни, огибающей его с трех сторон. Кругом росли вековые еловые леса.

Наталью Георгиевну встречные крестьяне узнавали и низко кланялись. Наконец мы добрались до господских хором. Стояли они посреди обширного, огороженного со всех сторон мощным частоколом участка; переднее крыльцо было выдвинуто на середину переднего двора, занимая место между входом и воротами. Видно было, что при постройке не соблюдалось никакого плана, никакой симметрии; по-видимому, в своеобразности частей, в их разновидности и самостоятельности заключалась, по понятиям русских зодчих, архитектурная красота.

Для внешнего украшения была возведена кровля в четыре ската, соединявшаяся в вершине в острую верхушку пирамиды. Покрыта она была тесом (лемехом). Окна в хоромах были разной величины, но «с резьбой», что делало сооруженное из кругляка и бруса строение празднично украшенным.

Наш приезд вызвал небывалый ажиотаж. Со всех сторон набежали холопские люди. Поднялся гвалт и вой. Дворовые буквально сняли боярыню с лошади и на руках понесли в дом. На нас с Кузьмой пока никто не обращал внимания. Я помог говядарю спуститься с иноходца, и мы отправились вслед за ликующей толпой.

Пока до нас никому не было дела, я оглядывал здешние интерьеры. В больших сенях стенные и потолочные брусья были тщательно, до матовой поверхности выскоблены, как будто отшлифованы. Насколько я знал, этот «наряд» назывался простой или плотничий. Во внутренних покоях оказался «наряд шатерный», состоявший из отделки комнат сукнами и шелковыми тканями. В этот же «наряд» входила столярная резьба потолков, наличников и стенное письмо. Для своего времени дом был стильный и очень богатый.

Наталья Георгиевна скрылась вместе со своей челядью где-то в недрах, а мы с Кузьмой, в ожидании, когда о нас позаботятся, присели на резные сундуки-лавки. Дух в хоромах был сухой и легкий, и я впервые за последнее время по-настоящему расслабился. Кузьма откинулся спиной на стену и сидел с закрытыми глазами. Путешествие далось ему нелегко, и он пытался собраться с силами.

— Как ты себя чувствуешь? — спросил я.

— Лучше, чем если бы умер, — отшутился он.

— Если шутишь, значит не все потеряно, — машинально произнес я, услышав подозрительный звук.

В этот момент из глубины дома послышался общий вопль. Я подумал, что это Наталья Георгиевна сказала домашним о гибели боярина. Крики не прекращались, и говядарь тревожно повел головой.

— У Морозовой ногайцы убили мужа, — объяснил я.

— А я думал, она твоя жена, — удивленно сказал Кузьма.

— Нет, мы недавно познакомились.

— Да… — протянул он и внимательно посмотрел на меня. — А я подумал…

Что он подумал, я узнать не успел, по горнице, истошно вопя, бестолково забегали дворовые. Может быть, боярин Иван Михайлович Морозов действительно был так популярен у слуг, а может, они таким громким способом демонстрировали вдове свою преданность. Кутерьма продолжалась довольно долго, и на нас по-прежнему никто не обращал внимания. Мне это, в конце концов, надоело. Ждать, когда при таком ажиотаже о нас вспомнят, было бессмысленно.

— А ну-ка, стой! — крикнул я, силой останавливая одного из самых ретивых плакальщиков. — Отведи нас в светлицу.

— Горе-то какое, — закричал он, глядя на меня начальными глазами. — Что же нам, сиротам, теперь делать? Потеряли мы кормильца нашего и благодетеля!

Артист из слуги был плохой, и кричал он фальшиво.

— Веди нас в горницу или в сенник! — решительно приказал я.

— Пошли, государь-батюшка, — прекратив кривляться, согласился слуга. — Это ты спас нашу государыню-матушку и ее деток малых?

Я не стал с ним объясняться, помог встать Кузьме, и мы отправились вслед за преданным холопом. Дом у Морозовых, как я уже говорил, для своего времени был большой и богатый. Западная изысканная (растленная) роскошь еще не дошла до Московии и, говоря объективно, хоромы были довольно скромно обставлены ларями, сундуками и прочей утилитарной рухлядью. Окна были малы, остеклены большей частью слюдой, тускло пропускавшей свет.

В светелке на втором этаже, куда нас привел слуга, обстановку составляли лавки, стол и пара скамей. Как говорится, ничего личного.

Я тотчас уложил Кузьму на одну из лавок и, пока нас никто не тревожил, велел ему раздеться по пояс. Он снял с себя верхнее платье, и я занялся его осмотром и лечением. Говядарь вполне сносно выдержал путешествие, температуры у него не было, да и рана начала затягиваться.

— Через пару дней встанешь на ноги, — пообещал я, кончив свои «шаманские» пассы.

— Где ты, батюшка, так научился лекарствовать, — спросил меня пациент, надевая рубаху и камзол.

— От бога талант даден, — всеобъемлюще ответил я.

— Бог богом, он всем равно дает, по своей благодати, — резонно заметил пациент, — только что-то я раньше не встречал таких искусных лекарей.

Такой оценки я, признаться, пока ни от кого не слышал. Обычно одно упоминание о Господней милости удовлетворяло всех любопытных. Я с удивлением посмотрел на говядаря.

— А ты не прост, Кузьма!

— Простота — порой хуже воровства, — скромно ответил нижегородец.

— Может быть, ты и прав, — согласился я. — Только разговор разговором, а и поесть бы не мешало. Пойду, посмотрю, не забыла ли о нас хозяйка.

Оставив Кузьму отдыхать, я пошел искать Наталью Георгиевну. Внутреннее убранство дома, когда я его внимательно осмотрел, на мой взгляд, оставляло желать лучшего. Говоря объективно, все здесь было предельно просто и функционально. Из обстановки только то, на чем спят, едят и работают. Ничего лишнего, просто красивого, из чего, по моим представлениям, складывается уют и индивидуальность жилища. Все ценное, что призвано радовать глаз, если оно и было, то лежало спрятанным по кладовым и сундукам.