Гиблое место - Сергей Шхиян

— Пойдем, поможешь, — попросил я боярыню, остужая на воздухе свой хилый медицинский инвентарь.

— Так я ничего не умею, — опасливо сказала Наталья Георгиевна, неохотно следуя за мной.

— А ничего и не нужно уметь, — успокоил я. — Садись Кузьме на грудь.

— Зачем?

— Чтобы он не дергался.

— А зачем ему дергаться?

— Садись, как тебе сказано, — свирепо сказал я, начиная терять терпение.

Наталья Георгиевна не решилась ослушаться и села, как я ей показал, боком на здоровую часть груди. Кузьма также ничего не понял, но ему было не до выяснения мотивов моих распоряжений. Наталья, сидя на груди раненого, загораживала ему обзор и не давала ему возможности видеть, что я с ним делаю.

Устроив себе полевой госпиталь, я приступил к самому тяжелому — операции на живом теле. Как это делать, я, естественно, не знал. Начал я с того, что слегка раздвинул рану, но в залитой кровью дырке разглядеть наконечник стрелы было невозможно. Я вновь удалил кровь и увидел два торчащие в глубине плоти шипа. Стрела, на наше с Кузьмой горе, оказалась с двумя зазубринами по краям и, как рыболовный крючок, надежно сидела в теле.

Я набрался храбрости и попытался надрезать рану. Однако руки мелко дрожали, и глаза заливал пот. Я отерся рукавом и попытался успокоиться. Ножу меня был очень острый, что плохо для последующего заживления хирургического разреза, но при такой операции это было лучше, чем тупой скальпель, рвущий мышцы.

Я закрыл глаза, сосредоточился и, когда мне показалось, что вошел в норму, надрезал рану. Опять сильно пошла кровь, но теперь шипы были на виду.

— Терпи казак, атаманом будешь, — сквозь зубы сказал я раненому и сильным, резким движением выдрал наконечник из тела. Боль, видимо, была такой острой, что Кузьма взвыл и так рванулся, что сбросил с себя Наталью. Я не дал ему вскочить и, что есть силы, прижал к земле.

— Все, все… — бормотал я, стараясь удержать его бьющееся тело.

— Убил! — только и смог сказать он в ответ, и потерял сознание.

Кровь начала хлестать из розовой дыры, и я зажал рану приготовленной прокипяченной тряпкой.

— Вынул? — первым делом спросила Морозова, поднимаясь с земли и отряхивая платье от налипшего сена.

— Вынул, — ответил я, показывая на лежащую на земле стрелу. — Помоги мне, держи здесь!

Наталья Георгиевна перехватила прижатую к ране тряпицу, а я начал готовить материал для перевязки. Потом мы приподняли бесчувственное тело. Морозова поддерживала раненого, а я забинтовал полосами от его нательной рубашки грудь Кузьмы. Теперь пришло время использовать свою экстрасенсорную терапию. Я встал на колени и начал водить руками над раной. Наталья Георгиевна со скрытой тревогой наблюдала за моими шаманскими упражнениями.

Судя по тому, как я быстро утомился, передавая свою энергетику, рана была серьезная и потребовала от меня большой мобилизации сил. Минут через пять у меня закостенели мышцы рук, и в глазах появились черные точки.

— Пусть лежит, не трогай его, — попросил я и повалился рядом с Кузьмой.

— Тебе плохо? — с тревогой спросила Наталья Георгиевна.

— Нет, мне нужно отдохнуть, — ответил я и провалился в забытье.

— Алексей Григорьевич! Откликнись, что с тобой? — послышался над ухом знакомый голос.

Я открыл глаза. Надо мной склонилась Морозова и близко смотрела зелеными глазами. Я не сдержался, обнял ее, притянул к себе и поцеловал в губы.

— Какие глупости, — сказал молодая женщина, отстраняясь. — Чай, мы не одни…

Я отпустил ее, сел и сразу увидел, что Кузьма уже очнулся и удивленно на нас смотрит.

— Оклемался? — задал я риторический вопрос. — Вот и хорошо, значит скоро поправишься.

— Добрый человек, что со мной было?

— Стрелу я из тебя вынимал, — ответил я вставая.

— А стрела-то откуда?

— Ты, что все забыл? — удивился я. — Тебя твой же товарищ ранил, решил, что ты чумой заразился.

— Здесь что, чума?

Было похоже, что у мужика от болевого шока пропала память.

— Нет здесь никакой чумы. Ты зашел в избу, там лежат убитые, ты испугался и закричал: «Чума», а один из твоих товарищей выстрелил в тебя из лука, — попытался я напомнить раненому недавние события. — Вспомнил?

— Это ты из меня стрелу вынул? — наконец окончательно пришел в себя Кузьма. — А вы кто, люди добрые?

— Просто прохожие, шли неподалеку, увидели, как тебя ранили, — ответил я, не собираясь посвящать случайного встречного в наши обстоятельства.

— А где стрела, что меня ранила?

Я поднял с земли и передал Кузьме стрелу с почерневшим от крови наконечником.

— Прокопия стрела, — сразу определил он. — Точно его, я теперь вспомнил, это он в меня стрелял. Вот грешная душа, — раненый задумался. — Я так думаю, уходить нам отсюда нужно, а то придут стрельцы, нас убьют, и все вокруг спалят, чтобы заразы не было.

— Нужно-то нужно, да ты слаб совсем, идти не сможешь Да и похоронить убитых нужно…

— Что с ними?

— Кто-то всю семью вырезал. Там, — я кивнул в сторону избы, — и взрослые, и дети…

— Должно, казаки. Если бы татары, те бы в полон увели. А этим бы только пограбить да побаловаться. Давно меня ранили?

Вопрос был, что называется, некорректный. Я до сих пор никак не мог разобраться в здешних единицах времени. Понятие «часа» в зависимости от времени года и долготы дня было плавающее. Вообще-то в дне было двенадцать часов, но как их делить, я никак не мог научиться.

— Не знаю точно. Совсем недавно.

— Да ты, добрый человек, по-вашему время скажи, по-немецки. Я, чай, грамоту знаю, да и нюрнбергские яйца видел.

— Что за нюрнбергские яйца? — удивился я внезапной смене темы разговора.

— А те, что у вас на неметчине время показывают.

— А… — протянул я, догадавшись, что речь идет о часах. — Думаю, часа три прошло.

— Ну, тогда можно не спешить. Пока купцы до села доедут, стрельцов найдут, местных людей соберут да сюда вернутся, день пройдет. Долго мне еще так лежать?

— Сейчас я тебя еще полечу, может быть, тогда ты сможешь встать, — пообещал я.

Ждать прибытия противочумной экспедиции у меня не было никакого желания. Я удобно уселся возле раненого и опять начал свои пассы над его грудью. Такого напряжения, как в первый раз, больше не потребовалось, и теперь я даже не очень устал.

— Ишь, ты, как у тебя ловко получается, — удивленно сказал Кузьма, слегка пошевелив рукой. — Чувствую, как боль уходит…

— Попробуй сесть, — попросил я.

Мужчина скривился от ожидаемой боли, однако сумел взять себя в руки и медленно сел, упираясь рукой в землю. Я подумал, что если его поддерживать, то вполне сможет идти.