Почти карнавальная история - Марина Порошина

– И что? – не поняла Ирина.

– Ну как – что? – огорчилась ее непонятливостью Евстолия. – У нас выставка работает – «Два века женской моды» называется. Мое платье – из экспозиции, твое – из фондов. Разрешили взять на праздники под честное слово, даже без расписки, потому что доверяют! Ну я и взяла не просто так, сказала, на реставрацию. У нас по одежде реставраторов нет, сами управляемся. К твоему полагается еще турнюр – это такая ватная подушечка, крепится к талии, чтобы – как бы это сказать? – на попе, вот тут, было побольше. Но он, то есть она, подушка эта, такая громоздкая, и я подумала, что ты все равно ее не наденешь. Да?

– Что не надену? – глупо переспросила Ирина, так и не въехавшая в суть соседкиной затеи.

– Турнюр, – вздохнув, терпеливо повторила Евстолия. – Ведь не наденешь же?

– Не надену… – без особой уверенности в голосе пробормотала Ирина.

– Значит, все правильно. Тогда надевай это, – Евстолия показала на сиреневое с кружевами. – А я – вон то. Я все равно без тебя одеться не смогу. Тут надо сперва корсет шнуровать, иначе я в него не влезу. Корсет в пакете.

– Ты хочешь это надеть?! – изумилась Ирина. – Зачем?

– Здрасьте, как это зачем? – в свою очередь удивилась Евстолия. – Новый год. Волшебная ночь. Как встретишь – так и проведешь. Вот я и решила: непременно встречу Новый год в красивом платье, с шампанским, в хорошей компании и чтобы непременно были мужчины.

– А мужчин нет! – с некоторой долей злорадства сообщила Ирина.

– Да я видела, – ляпнула Евстолия и, поняв, что проговорилась, добавила: – У нас такая слышимость, ты же знаешь.

– Я вот ничего никогда не слышу, – не приняла оправданий Ирина, давно уже подозревавшая соседку в подслушивании и подглядывании.

– Но мы же не будем опускать руки, правда? – ловко свернула со скользкой темы Евстолия. – Надо уметь радоваться тому, что имеешь. А что мы имеем? Мы имеем новогоднюю ночь, красивые платья, шампанское – оно у меня в холодильнике, я потом принесу – и хорошую компанию. Да, и еще торт!

Ирина молчала, соображая, как бы ей поделикатнее выставить соседку за дверь вместе с ее нарядами и наполеоновскими планами по встрече Нового года. Как назло, ничего подходящего в голову не приходило. Спасибо родителям, что воспитали ее такой деликатной. Евстолия, кажется, уловила ее колебания и добавила неожиданно серьезно и даже немного печально:

– Ирочка, я понимаю твои сомнения. Возможно, я не совсем та компания, в которой ты бы хотела встретить Новый год. Но уже половина одиннадцатого. И если ты будешь сидеть одна, – Евстолия показала глазами на сиротливо стоящий бокал так и не выпитого вина, – и я буду сидеть одна и в халате, кому от этого будет лучше? Это вообще неправильно – быть в праздник одной, уж поверь мне, Ирочка, я-то знаю.

Ирина растерялась. Пока соседка действовала напористо и говорила безапелляционно, Ирина еще могла как-то сопротивляться. Теперь, когда смешная и настырная тетка вдруг заговорила так серьезно и здраво, выгнать ее было бы полнейшим свинством. Да она и права, в конце концов, праздник есть праздник, что бы об этом ни думала Ирина. День рождения наедине с собой она уже на днях отпраздновала и никакого удовольствия, надо признаться, не получила. Что толку лелеять свое одиночество? Если бог посылает ей Евстолию – пусть будет Евстолия, черт с ней!

– А давайте! – решилась она. – Давайте, надеваем! Я в детстве о таком мечтала, когда представляла себя принцессой.

Ирина осторожно, как живое, взяла в руки зеленое с золотом платье, но мигом взбодрившаяся Евстолия тут же потянула его к себе.

– Нет-нет, Ирочка, тебе вон то, сиреневое. Это на тебя не налезет!

– Ну отчего же не налезет, – заупрямилась Ирина. – Очень даже налезет! Можно подумать, я толще тебя!

Конечно же, ей было все равно, но хотелось поддразнить Евстолию, которая прямо с лица спала от огорчения.

– Оно тебе… оно тебе коротко! – осенило соседку. – Тогда же люди маленькие были, ниже нас, а потом началась акселерация!

– Разве что только из уважения к акселерации, – притворно вздохнула Ирина, с неохотой выпуская из рук расшитый золотом подол.

Евстолия проворно подхватила свой трофей, отбежала в другой угол комнаты – на всякий случай. И уже оттуда распорядилась:

– Ты вот это надевай, сиреневое. К твоим глазам очень подойдет. И шляпка. А я тут пока…

Евстолия, нагнувшись, зашуршала пакетом, а Ирина принялась рассматривать платье. Что-то оно ей напоминало… Не то Катю из фильма «Хождение по мукам», не то Розалинду из недавно виденной в оперетте «Летучей мыши». Это Евстолия нарочно подобрала, чтоб я ее царственный вид не портила, догадалась Ирина. Но, с другой стороны, не поленилась подобрать, и даже шляпку притащила. Никогда в жизни Ирина не носила шляпок с вуалью. И ей вдруг ужасно захотелось надеть на себя это музейное, из прошлой жизни платье. И шляпку, и посмотреть из-под вуали в зеркало, и чтоб глаза у нее блестели загадочно, как тогда у Юльки в «Салоне для новобрачных». Ирина подхватила платье и шляпку и отправилась в спальню, где было большое, до пола, зеркало, оставив Евстолию шуршать пакетами и самостоятельно разбираться с ее… роброном.

После пяти минут пыхтенья и акробатических упражнений (Ирина смогла застегнуть только шестнадцать из имевшихся на спине двадцати пяти крючков), она, наконец, одернула юбку и подошла к зеркалу. Удивительно, но платье сидело как влитое. И талия вдруг появилась, и грудь обрисовалась в изрядном вырезе, кокетливо не прикрытом, а, скорее, подчеркнутом присборенным кружевом. И рука в живой, ниспадающей пене кружев выглядела как-то… более ухоженной. Интересно, кто была та женщина, которая носила это платье до того, как оно попало в «фонды»? Она в нем гуляла или принимала гостей – кто знает, какая тогда была мода и какие порядки? Сходить после праздников на выставку, что ли? А с кем она разговаривала? Какие слова ей говорили? Была ли она счастлива?

Ирина внимательно смотрела в глаза своему отражению – и не узнавала себя. Она вообще давно толком не смотрелась в зеркало, не ожидая увидеть там ничего интересного. Так, пробегая мимо, взглядывала искоса и с опаской. А теперь на нее смотрела какая-то другая, хоть и смутно знакомая женщина. Та, в зеркале, была загадочной, как будто давно знала что-то такое, о чем она, Ирина, только догадывалась. И губы ее не улыбались, потому что Ирина не улыбалась – с чего вдруг? А улыбка порхала, угадывалась, жила… Чудеса.

– Ирочка!!! – завопила из комнаты Евстолия, оторвав Ирину от заинтересованного созерцания собственного отражения. – Ты скоро?!

– Иду! – откликнулась Ирина.

Но по дороге зашла в кладовку, порылась в убранных на лето коробках с обувью и сменила тапки на туфельки. Как раз подходили по цвету, что интересно.

На пороге гостиной Ирина едва не споткнулась, ибо зрелище было не для слабонервных: полуодетая Евстолия сражалась с каким-то сооружением из пластинок, крючков, колечек и шнурков, в котором застряла и безнадежно запуталась. Ниже упомянутого сооружения трогательно белели кружевные панталончики до колен, а еще ниже – розовые тапки из искусственного меха с облезлыми помпонами.