Голоса летнего дня - Ирвин Шоу

В те годы, сразу после окончания Первой мировой, в бейсболе господствовали «Янки» и «Джайэнтс». Именно они чаще всего сражались на этом поле, и именно их игру увидел в тот день маленький Бенджамин. Он плохо помнил, что именно видел на поле, куда больше интересовали его в тот момент сосиски с булочкой, которые тогда прямо на трибуне купил ему отец. Но сам отец еще долгие годы спустя помнил, какой тогда был счет. И как-то раз, будучи уже взрослым и наводя порядок на чердаке, Федров нашел там смятую желтую карточку. На ней рукой отца были тщательно помечены все пробежки, удары, промахи, ауты, остановки на пути к первой базе, замены — словом, здесь в деталях была расписана вся схема игры. Чтобы позже, долгими зимними вечерами, можно было напомнить мужчинам в доме, какие подвиги и великие деяния свершались летом на бейсбольном поле. Просмотрев все написанное на этом хрупком и ломком куске желтого картона, сохранившемся со времен детства, Федров вдруг понял, что видел всех героев того дня — Бейба Рута, филдера правого поля, раннера Бейкера, Пекинпа, который выступал первым питчером, Уэйта Хойта и прочих. Тогда победили «Янки», это Федров тоже вспомнил.

Никто больше не играл в бейсбол на стадионе «Поло-Граундз». Все тамошние сооружения снесли, и на их месте возвели целый жилой квартал.

Нет, были, конечно, и другие семейные традиции, которые мог унаследовать его сын. Отправляться на войну, к примеру. А он бы провожал его на войну, как в свое время провожал его самого отец. Ведь войны случаются с интервалами приблизительно в двадцать пять лет. Сейчас Майклу тринадцать. Стало быть, лет через одиннадцать-двенадцать ритуал можно повторить. И тогда получится, что уже целых три поколения мужчин из одной семьи отправлялись через океан воевать. Что, несомненно, можно причислить к респектабельной и даже почти древней традиции в такой молодой стране, как Америка.

Путешествие на поля сражений, где в свое время отличились предки, — это тоже явление, которое с некоторой долей корректировки можно отнести к традиции. Хотя самому Федрову так и не удалось побывать в Аргонне, где сражался его отец. А побывав с женой и сыном в 1960 году в Лондоне, он не стал искать того дома на Пэлл-Мэлл, где занимался любовью с тощей девчонкой из Британской информационной службы. Однажды в трех домах от них взорвалась бомба. В то время сам он был капитаном-пехотинцем и находился на задании, и если бы тогда осколок бомбы, выбивший окно в спальне, где лежал он с той девушкой, ранил Бенджамина, его наградили бы медалью «Пурпурное сердце».[32]Ведь он как-никак находился на задании, а это во время войны приравнивается к боевым действиям. Так что тогда, на Пэлл-Мэлл, он теоретически находился на поле битвы и вел на нем собственное сражение.

Не поехал он и на побережье, где происходила высадка американского десанта, поскольку дождь зарядил на целую неделю. Не показал сыну кладбища, на котором похоронен командир их взвода. Потому что они находились на каникулах и Пегги считала, что детей еще рано и вредно приучать к мысли о неизбежности смерти. Города, в которых он побывал в 1944-м, не представляли какого-либо исторического интереса, находились в стороне от проторенных туристами троп и маршрутов. Да и потом, куда как веселее и приятнее купаться и загорать на скалистых пляжах Антиба. В отпуск они ездили вместе с Ли Стэффорд, ее мужем и детьми, так что вряд ли уместным оказалось бы сентиментальное путешествие на самый последний этаж дома, что находился прямо за площадью Пале-Бурбон, где они с Ли жили вместе во время его краткосрочного увольнения. Это была совсем другого рода традиция.

Из телевизора послышался рев толпы, и Федров поднял голову. Бэттер из команды «Янки» послал длинный пас на левую сторону поля. Мяч ударился об изгородь, отскочил, бостонский левый филдер ударил по нему и промахнулся, и, пока гнался за улетевшим мячом, «Янки» благополучно оказались на третьей базе.

— Мы видим на табло знак ошибки, — прозвучал голос комментатора. — Судья, подсчитывающий очки, считает это ошибкой!..

«Ошибка, — подумал Федров. — Ошибка… Вознаграждение за чрезмерное старание. Филдер бежал что есть сил, использовал весь свой талант и опыт, физические и душевные силы. А в результате вышла ошибка».

Он видел, как возвращается на свою позицию левый филдер, идет, низко опустив голову. И вспомнил о сыне, который точно так же брел по опустевшей части поля. Исход всех игр почти всегда решается на открытом участке, открытом прежде всего взору судьи, даже если это происходит на кочковатом школьном поле сонным субботним днем, где лишь игроки да горстка зрителей могут видеть и сказать всю правду. Или промолчать. Вот так. Поднять большие пальцы вверх или опустить вниз.

Он знал, что пока команда его сына впереди, они ведут с преимуществом в один выигранный мяч. И от души надеялся, что Майкл, как центровой филдер, не подведет свою команду ни при каких обстоятельствах. Но тут он вернулся мыслями к темной стороне всех перипетий на игровых площадках, какие только могут поджидать мужчину. Федрову вспомнился свой позорный промах на стадионе лагеря Кейнога и слова Брайанта: «И завтра ты тоже не играешь. Ты человек, приносящий неудачу, Федров».

С тех пор Федров лишь однажды видел Брайанта. Произошло это после войны, в полупустом вагоне метро, направлявшемся к центру. Брайант сидел один, на нем было темное пальто с бархатным воротником, на голове — совершенно дурацкий старомодный котелок. Ну точь-в-точь почтеннейший член городской управы или вице-президент маленького американского банка, которого привечал и и принимали совсем не те люди во время короткого визита в Лондон. При этом следовало отметить, что выглядел Брайант удивительно молодо, похоже, находился в неплохой форме. Некоторое время Федров колебался, решая, подойти к нему или нет. Но потом устыдился своих сомнений, встал и подошел к сидящему напротив Брайанту со словами:

— Привет, Дейв.

Брайант поднял на него глаза и, судя по всему, не узнал. Глаза у него были скучные, покрасневшие. Федров уловил запах перегара.

— Привет, — сказал Брайант после паузы.

— Я Бенджамин Федров, — сказал Федров. — Из лагеря. Помнишь?

— О да, конечно, ясное дело, помню, Бен! — Брайант встал и протянул ему руку. «Второе рукопожатие в нашей жизни», — мысленно отметил Бенджамин. — Конечно, помню! — повторил Брайант. — Добрый старина Трис Спикер. — И он улыбнулся во весь рот, довольный, что память не подвела.

Ехать Федрову было далеко, и они разговорились, вспоминая 1927 год и старые добрые времена.

— А тот парень Кон, — сказал Брайант. Прозвучало это как намек, что уж Кона-то он узнал бы непременно и сразу, хоть через пятьдесят лет. — Исключительный был человек, — торжественно и многозначительно произнес он. — Исключительный во всех отношениях. Жаль, что с ним такое случилось.

— А что с ним случилось? — спросил Федров.

— Как, ты разве не знаешь? — В голосе Брайанта звучало неподдельное изумление. Выходило, что любой, знавший Кона, просто обязан был знать о последних подвигах этого героя.