Гугенот - Андрей Хуснутдинов

В ванной, промыв ссадины, Подорогин обмотал кулак носовым платком и смочил затылок. У соседей по-прежнему работал телевизор, треск эстрадного концерта отзывался в голых стенах мелкой реверберацией.

Оставаться тут, скорей всего, было опасно.

Он последний раз обошел комнаты, гася всюду свет, но в кабинете, щелкнув выключателем, снова надавил на него. То, что минуту назад ему показалось расклеенными копиями строительных планов, на самом деле было черно-белыми распечатками увеличенных стоп-кадров. Один такой стоп-кадр он уже видел в пустой квартире Тихона Самуиловича.

Всего было восемь снимков, по два на каждую стену, разного формата, с неровно обрезанными, а то и оборванными краями.

Осматриваясь, будто на вернисаже, он задумчиво топтался посреди комнаты.

На распечатке по левую сторону двери он был снят с пистолетом в вытянутой руке, целящимся в безжизненное тело стриженого. Далее, на соседней стене — схватившимся за ухо, в нескольких шагах от трупа Юры, в грязном снегу скотомогильника. На следующих четырех снимках оказались запечатлены его собственные похороны. Гроб находился слишком далеко от камеры, да, впрочем, снимали не столько гроб, сколько Наталью с процессией. Странное дело: среди ритуальной снеди на раскладном столике виднелась бутылка шампанского. В мизерных просветах белела усыпанная обелисками и крестами ослепительная равнина, так что возникало впечатление, будто в действительности это прорези в бумаге — известка, а не снег. Дочек ни на одном из снимков он не нашел, зато на всех четырех снимках разглядел в погребальной гурьбе постное лицо Петра Щапова. Также на всех фотографиях — то в самом центре с Натальей, то где-нибудь сбоку, — наличествовала осанистая фигура тещи, Марьи Рашидовны, с большим траурным портретом на руках.

На лестничной площадке загрохотали дверцы лифта. Подорогин машинально стряхнул платок с кулака, взял в кармане пистолет и продолжал смотреть на снимки. Ему казалось, что ровно тем же безупречным цветом, которым окрашены стены, все заглушается и внутри него самого. Он говорил себе, что должен идти, и не мог двинуться с места. Он думал, как могла так поступить — или обмануться — Наталья, но, не находя ответа, точно в бреду, наталкивался то на постное лицо Щапова, то на собственный портрет в руках Марьи Рашидовны. После того как позвонили в соседскую дверь, он ждал еще минуту, затем вслепую подобрал платок и прижал его к горевшей шее. У соседей смеялись и почему-то стучали ногами в пол. За кладбищем следовала сцена вчерашнего бедлама с декором и бородачом в трико. Вернее, такой она ему представилась на первый взгляд. Присмотревшись, он увидел в своей руке не «Макаров» с глушителем, а допотопный маузер, и увидел, что целится из этого маузера не в бумажную мишень на груди нарисованной фигуры, а в грудь живого человека во френче. Несмотря на то, что его сняли в профиль, лицо на уровне глаз было наглухо скрыто темным прямоугольным фильтром. Такой же цифровой «заплатой» воспользовались и на последнем снимке, сделанном час тому назад в туалете кафе, когда он пытался свинтить с пистолета глушитель. Эту распечатку он почему-то хотел разорвать, но, сдернув ее со стены, только смял в кулаке. Под распечаткой обнаружилась полоска рисовой бумаги с набранным на пишущей машинке текстом. Оттиски литер были сделаны с такой силой, что вместо некоторых букв и цифр на листке оставались пустые контуры: «КВАДРАТ 150-02М (0,90), 16 ФЕВР. 21:20 (0,89), СТРОЕН. 150-3452-04-15 (0,97) ВЕРХ. НАСТИЛ ПРИХОЖ. = АНТРЕС. ДСП (0,01), 23:40 (0,90) ЩАПОВ ПВРЖД. НСВМ. С ЖЗН. = ОБЛЬН. КРВЗЛ. ГРДН. ПЛСТЬ (0,98) ВЫПИСКА 3 ОТК 14 ФЕВР. 15:05, ВАЦЛАВ». Подорогин бросил смятый лист, сходил к входной двери, вернулся, зачем-то потрогал стену возле рисовой полоски, растер в пальцах известковую пыль и снова вышел в прихожую. Раздвижные заслонки антресолей были заперты на крошечный висячий замок. Одного сильного рывка оказалось достаточно, чтобы алюминиевые петли разошлись. Сдвинув заслонку, Подорогин взялся за опорную перекладину, хотел подтянуться на руках, но пальцы оскользнулись на маслянистой поверхности. Что-то хрустнуло. В потемках полки Подорогин успел различить скругленную металлическую грань. В следующее мгновенье, не удержавшись на перекладине, он с грохотом растянулся во весь рост на полу, ушибся локтями и, обхватив себя за предплечья, захохотал…

Впервые в жизни он смеялся, не чувствуя не только веселости, но даже самого звучания смеха. Как будто кто-то колотил его в ребра и глотку изнутри, и единственное, что можно было сделать, чтобы совладать с этим могучим, как бойцовый буль, сумасшедшим карликом — не противиться ему. В какой-то момент, не воспринимая вокруг себя и в себе ничего, кроме неистовой, до судорог, тряски, он подумал, что все кончится либо разрывом сердца, либо помешательством. Но очень скоро выдохся и затих.

Он лежал на боку, подоткнув руки под живот и прижимаясь щекой к холодному паркету. Вблизи него, за спиной, что-то размеренно и редко капало на пол. За стеной тарахтела труба, надрывался уплощенный до амбарного клекота голос: «…но, к сожаленью, звезды не птицы…»

Отдышавшись наконец, Подорогин сел к стене. Ладони его были вымазаны машинным маслом. В образовавшуюся между перекладиной и настилом щель с антресолей сбежала целая лужа. Масло также оказалось на рукавах пальто и на брюках. Падение одновременно и контузило, и отрезвило его. Сначала, избегая масляных брызг, он отсел от лужи подальше, затем встал, отряхнулся, пошел в ванную и тщательно, насколько это было возможно без мыла, вымыл руки.

Если соседи до сих пор не хватились взлома, он мог не торопиться. Но и задерживаться тут больше не имело смысла. В кабинете Подорогин сорвал со стен оставшиеся распечатки и, комкая их, словно салфетки, вытер руки. Разлапистый и рыхлый этот сгусток он затем поджег на полу лоджии и, покидая квартиру, хлопнул дверью так сильно, как обычно делал после стычек с женщинами.

Дверь в квартиру Щапова на первом этаже оказалась приоткрытой. Подорогин, уже спустившийся в тамбур, поднялся обратно по лестнице и нерешительно заглянул в щель. «Дачный архетип», голый по пояс, с покрытой милитаристскими татуировками и дважды простреленной над левым соском грудью, в закатанных по колени кальсонах трепетал в смертной корче на полу забитой пустыми банками прихожей. В то мгновенье, когда Подорогин склонился к нему с расставленными руками и бессмысленным: «Где?..» — изо рта Щапова пошла толчками кровь, он в последний раз пошевелился и затих.

Попытавшись обойти тело, Подорогин с грохотом угодил в банки и едва удержался на ногах. Из двух комнат одна оказалась под потолок загромождена мебелью и скарбом из его пустовавшей квартиры наверху. В щели между креслами и полками лезли игрушки, женские журналы и простыни. На столе в жилой комнате валялись одинаковые, как на подбор, перепачканные землей платки. В застекленной полке серванта стоял макет подводной лодки «Курск» с названием, золотившимся выпуклыми старославянскими буквами на подставке. Между захватанными стеклами тускнела институтская фотография Натальи. Название на подставке макета почему-то напомнило Подорогину давленные таблички в туалете кафе. Плюнув, он пошел обратно, но испугался растекавшейся из-под спины Щапова лужи и свернул на кухню.