Лед - Лалин Полл

Редмонд встал и пафосно произнес своим раскатистым голосом тост в честь Джино Уоткинса – Шон тоже мысленно сделал это. Когда же они допили весь бренди – он не мог поверить, что можно столько всего съесть и выпить, – Редмонд добавил, что они, кроме прочего, рассматривают кандидатуру нового перспективного члена общества – Томаса Уолтера Хардинга из Уиктона, в Кенте, который будет держать слово последним.

Все застучали кулаками по столу, и поднялся молодой человек, высокий и привлекательный, с обезоруживающей улыбкой. Он отвесил поклон собравшимся и под конец кивнул официанту, стоявшему у двери. Для Шона это стало полной неожиданностью, и он невольно кивнул ему в ответ, что заметил Редмонд.

– Боже правый. – Он обвел взглядом свою когорту. – Одну историю, коротко и на полярную тему, в соответствии с иерархией титулов, то есть я первый – да, по-прежнему, я, – а новичок будет последним. – Он взглянул на Тома Хардинга. – Если у тебя есть титул.

– Мистер. – Том Хардинг улыбнулся Редмонду. – Это что, проблема?

Он сел на место, весьма порывисто, и Шон увидел, как он взялся для устойчивости за край стола.

– Мы идем в ногу со временем, – произнес Редмонд великодушно и рассказал без запинок историю о своем любимом полярнике – командире Роберте Пири. Ему похлопали – прилежно, отметил Шон, – затем стали рассказывать истории все прочие, представляясь и опустошая бутылки одну за другой. У большинства из них имелся какой-нибудь титул. Стоя у двери, Шон забыл, что он официант, и радостно слушал их истории. Однако они то и дело что-то путали, и он с трудом удерживался от того, чтобы не исправить кого-нибудь.

Наконец очередь дошла до новичка. Шон смотрел, как Томас Уолтер Хардинг поднимается, держась за стол, тупо глядя на картину на стене перед собой – на ней была изображена сцена охоты на оленя. Он явно был вдрызг пьян, и казалось, вот-вот повалится, но он собрался с силами и начал:

– А теперь… я расскажу вам… невероятную историю… о… об Арктике.

Шон видел, что он совсем плох. Послышались хилые хлопки.

– Очень… необычную… историю. – Он зевнул. – Черт, я слегка перебрал.

Прежде чем он рухнул, Шон подошел к нему и усадил на место, после чего придерживал рукой за плечо, пока не убедился, что он может сидеть.

– Я расскажу за него. – Он поразился своей смелости. – У меня есть история.

– А ты кто? Его шестерка или голубок?

Шон взглянул на Редмонда, одутловатого и красного, сидевшего во главе стола, и подумал, что через несколько лет на него будет жалко смотреть.

– Может, подойдешь ко мне за ответом? – сказал он. – Или заткнешься и послушаешь? Потому что у меня есть история об Арктике получше любой из тех, что я сегодня услышал.

Остальные, видя, как он говорит с их вожаком, притихли в предвкушении развязки.

– Люблю смелых, официант. Ну давай, говори.

Шон вышел на свет и обвел всех взглядом. Теперь, когда решился, он чувствовал себя иначе. Они могли быть разодеты в пух и прах, но под одеждой они были мягкотелыми. Он мог бы одолеть любого из них, если уж на то пошло. Так что они будут слушать его.

– Это история Кристианборгской экспедиции Йенса Лунда и Акселя Сёрена, 1902 года, на гренландскую ледяную шапку. – При этих словах он словно сделался выше и стройнее, ведь что бы ни случилось дальше, в тот вечер он стал частью сообщества. – В 1902 году не было достоверных данных о ледяной шапке Гренландии в зимнее время, и эти двое вызвались собрать их. Они не очень хорошо знали друг друга, но тогда не проводили тестирования на психологическую совместимость или чего-то подобного. В октябре их корабль встал на якорь у Данеборга, и группа снабжения сопроводила их до базы, где у них имелась масса провизии на все время, пока в феврале не вернется солнце, именно тогда их должны были забрать с полученными данными. И их оставили вдвоем.

Шон заметил, что Том Хардинг пьет воду и смотрит на него с благодарностью и восхищением. Он чувствовал себя так, словно они уже были командой.

– Зимой все обостряется. Оба исследователя прилежно выполняли свои обязанности и выходили снимать показания приборов в любую погоду, но в хижине, за ужином, Сёрен любил поговорить, почитать и обменяться мыслями. А Лунд был молчуном и с каждым днем становился все более угрюмым, кашель Сёрена, с обсуждения которого начинались все его разговоры, все сильнее раздражал Лунда. Однажды кашель, вопросы и разговоры доконали Лунда, и он решил уйти пожить три дня в палатке, снимая показания ближе к центру ледяной шапки. Завершив работу, он вернулся, не сомневаясь, что его ждет горячая еда, приготовленная Сёреном. Сначала он подумал, что хижина пропала, ведь он не увидел света. Когда же он нашел ее, он удивился, почему из вентиляционных отверстий не идет пар, а когда вошел внутрь, не уловил аромата еды. Он рассердился, решив, что Сёрен последовал его примеру и тоже устроил рабочую вылазку. Но, включив лампу, он увидел напарника, сидящего за столом.

Шон понял, что его все слушают, затаив дыхание, даже Редмонд. Никто не шевелился и не пил.

– В общем, Лунд решил, что сейчас его очередь готовить ужин, и приготовил тюлений суп с сушеными травами, которые использовал Сёрен. Пока готовил, он думал о вопросах, которые Сёрен задавал ему, и решил, что за ужином подробно ответит на все, – и так и сделал. Он доел свой суп, а когда увидел, что Сёрен не голоден, съел и его порцию. Все его опасения насчет того, что Сёрен мог сказать или подумать о нем, развеялись, и ему понравилось разговаривать с ним. Обычно, если один готовил, то другой убирал, но Лунд был в прекрасном настроении и сказал, что сам все уберет, а Сёрен не возражал. Похоже, Сёрен наслаждался его обществом, он даже не хотел ложиться спать, но Лунд настоял и помог ему дойти до его койки. На следующий день Сёрену нездоровилось, и Лунд один выполнял всю работу, а к ужину помог товарищу подняться, и они продолжили вчерашний разговор. Сёрен был таким хорошим слушателем, что Лунд стал вспоминать всякую всячину из своего прошлого, даже рассказал пару анекдотов и кое-что о своей личной жизни, и Сёрен не осуждал его. Ему было стыдно за свое нездоровье, но у Лунда были силы работать за двоих. Он сказал Сёрену, что тот наверстает свое, когда ему станет лучше. Но прошла неделя, а ему все не становилось лучше, и Лунд отметил за ужином, что его напарник выглядит неважно и не соблюдает правила гигиены. Лунд подумал, что, возможно, в хижине слишком жарко, и сделал удобную завалинку в сугробе рядом со входом, затем усадил туда Сёрена. Там ему заметно полегчало, потому что на другой день, когда Лунд привел его ужинать, он сидел, держась прямо, и они продолжили разговор. Так они и прожили всю зиму, и Лунд не мог нарадоваться на напарника, хотя тот был довольно ленив в эти дни. Но зато он выявлял в нем все лучшие качества как никто другой. Однажды Лунд заметил кое-что неприятное – темнота стала бледнеть. Когда же он сверился с календарем, то с изумлением понял, что наступил февраль, и вскоре за ними должен был вернуться корабль. Тем же вечером он сказал об этом Сёрену, когда впустил его ужинать, но тот не стал обсуждать это. Лунду не хотелось, чтобы их счастливое уединение нарушили посторонние, и его прежние страхи вернулись. Когда же Сёрен отказался помочь ему с посудой и ничего не ответил на обычный вопрос, он подошел и ударил его. Замерзшее тело Сёрена повалилось на пол со странным звуком. Только тогда Лунд наконец понял, что произошло, что он больше не сможет каждый вечер приводить Сёрена ужинать, потому что тот был мертв. И тогда он зарыдал, впервые в своей взрослой жизни, мы это знаем, потому что он сам об этом рассказал потом на суде в Копенгагене. Он похоронил Сёрена, и несмотря на то, что выкопать могилу в промерзшей земле было делом нелегким, он все-таки с этим справился. А затем он сделал самое трудное, то, что доставило ему больше всего неприятностей в суде. Он взял топор и отрубил голову своему другу, чтобы тот больше не смог прийти к нему на ужин. Затем Лунд похоронил голову и тело, навалил на могилу камней, установил крест и прочитал молитвы, после чего стал ждать прибытия корабля.