Сто дней - Лукас Берфус

Теперь они наверняка заметили мое отсутствие. Марианна просматривает список, выкликает каждое имя и, только называя мое, не получает ответа. На розыски она пошлет Поля — в этом я уверен. Никто из посольских не известен ополченцам так, как маленький Поль. Они знают, что он работает на швейцарцев, а швейцарцев трогать запрещено.

Ворота открываются, я слышу шаги по гравию, слышу, как кто-то зовет меня.

Но я не отвечаю.

Вбирая голову в плечи, сгибая спину, забираюсь в нишу еще глубже.

Он не обнаружит меня, даже если вздумает заглянуть за аварийный генератор.

Давид, ты здесь?

Я — здесь. И здесь останусь. Я — не трус. Не сбегу.

Поль подходит ближе. Наклонившись, я сдвигаюсь дальше в тень и сам превращаюсь в эту тень. Сквозь узкую щель между землей и днищем генератора узнаю ноги Поля — они в тяжелых походных ботинках.

Слышу крик Шакатака, совсем близко.

Уходи, дружище, уходи обратно на эвкалипт.

Но сарыч садится на генератор. С глухим скрежетом ступает когтями по жести. Издает троекратный крик, и я вижу белоснежный низ его крыльев. Он явно проголодался и ищет своего хозяина, но почему-то не поворачивается к стене дома, перья хвоста свисают в щель. Если протянуть руку, то до них можно дотронуться.

Поль подходит еще ближе. Сейчас он стоит прямо перед плетеным шнуром, которым запускают генератор. Встает на цыпочки.

Но что-то мешает ему заглянуть в нишу. Что-то. Птица ему мешает.

Поль чертыхается, хлопает в ладоши, но птица с места не двигается. Она меня охраняет.

И Поль уходит. Я выжидаю еще с полчаса. Затем выбираюсь из ниши. Внезапно наступает тишина. Кажется, что кругом — мир и покой. По саду проносится порыв ветра, и я не знаю, что мне теперь делать.

В особняке Амсар темно и прохладно, но я не разбираю баррикад перед окнами. Сквозь щели проникает солнечный свет, поблескивает пыль… Я знаю, они придут сюда снова, — и тогда я с ними уйду. Но теперь я также знаю, что мог бы и остаться — если бы захотел. Игра кончена.

Вот я — можете прийти за мной.

Но никто не приходит.

Три часа пополудни. Самолет скоро взлетит.

Я сажусь в машину. Еду в посольство. Ворота забаррикадированы. В витрине на ограде — объявление. Швейцарское представительство временно закрыто. По срочным вопросам просьба обращаться в посольство в Найроби.

Найроби… А где это — Найроби?

Меня заметили трое рослых парней с мачете. Направляются ко мне. Быстро в машину. И в аэропорт. Может, еще успею. Парни преграждают мне путь. Надо их просто объехать. Почему я этого не делаю? Почему останавливаю машину? Почему вступаю с ними в разговор?

Выходи, приказывает один.

Я — швейцарец, говорю я в ответ. Выходи, повторяет он.

Мне надо срочно попасть в аэропорт. Немедленно выходи.

Рвани прямо на этих верзил, дави их, лучшей участи они не заслужили.

Я выхожу из машины.

Ключи, слышу я чей-то голос.

Один из парней отталкивает меня в сторону. Все трое садятся в машину. Сигналя и выписывая колесами вензеля, уезжают. Я вижу, как они удаляются по авеню.

Надо вернуться в особняк, говорю я себе. Там ты в безопасности. Идти недалеко. Вниз по авеню Великих Озер, минуя пять поперечных улиц и заграждение в том месте, где ответвляется улица Мон Жюрю.

Ни души. Будто я — единственный человек в Кигали.

Через несколько минут я буду в особняке Амсар.

Они увидели меня издалека и не спускали с меня глаз. Что это за звук? Где-то стучат? Неужели мои зубы? Перестаньте! Но зубы не слышат. Не унимаются — продолжают стучать.

Они вытащили из ограды десяток камней и положили их на землю рядом с собой. Шесть взрослых мужчин. Обман зрения! На самом деле это молодые парни. Под градусом.

Один идет мне навстречу.

Стой! Именем закона!

Он произносит это шутливым тоном, и остальные смеются.

Я достаю свой красный паспорт и поднимаю его над головой.

Швейцарец, объясняю я, чуть ли не срываясь на крик, я — швейцарец!

Он смотрит на меня так, будто не понимает ни слова. Озирается на своих приятелей, я же просто иду дальше, все дальше, не глядя по сторонам.

В кювете лежат трупы.

И тогда мои ноги решаются бежать.

Мне кажется, что ополченцы тут же бросятся за мной в погоню, но они провожают меня смехом. Бегущий белый — такого они еще не видели.

Я бегу что есть сил, пока взгляд мой не упирается в усадьбу Амсар. Красные ворота открыты. Неужели я не закрыл их, отправляясь к посольству?

С веранды слышится шум, будто кто-то передвигает там столики.

Это Теонест, он складывает в штабель какие-то ящики.

Месье! Что вы здесь делаете? Почему вы еще здесь?

Вот именно: почему я здесь?

У меня отобрали и угнали машину. В аэропорт не попасть. Видно, останусь на пару дней здесь. Что в этих ящиках?

Он не отвечает.

Ну же!

Всякая всячина. Подобрал по дороге сюда.

Где конкретно?

Там да сям. Вещи — никому не нужные. Подумал, что, пожалуй, их можно оставить пока здесь. Дня на три, на четыре.

Мое молчание он истолковывает как согласие и кивает в знак благодарности.

Что вы собираетесь теперь делать, месье?

Останусь пока здесь. Буду ждать очередного рейса.

Это нехорошо, месье, нехорошо для вас. В городе творятся нехорошие дела. Лучше бы вам этого не видеть.

Я уже видел, Теонест, уже видел.

Мне жаль, месье.

Да чего уж там! Не твоя вина. Вода у тебя есть?

Он отрицательно качает головой.

Мне пора. Скоро стемнеет. И вам бы тоже лучше укрыться за стенами дома. Завтра принесу воду.

Он уходит, и я начинаю составлять список вещей, необходимых для выживания. Два набора спичек — итальянского производства, не из древесины, а из вощеной и крученой целлюлозы; шесть банок рыбных консервов — сардины в масле, на этикетке — рыболовный катер с красной рубкой; три пачки сырного печенья, одна — почата; целая коробка банок с тушеной фасолью — продукт фирмы «Хайнц»; небольшая канистра дизельного топлива; радиоприемник, полбутыли воды марки «Родники Карисимби», трехнедельной давности, выдохшейся. Открываю на кухне кран, выходит воздух, за ним — две-три капли вонючей коричневой жидкости. То же самое в ванной. Электричества нет во всем доме. К счастью, у меня есть аварийный генератор, но расходовать дизельное топливо я буду очень экономно. Все теперь надо делать с умом. Ставлю кастрюли в сад. Около пяти ищу в приемнике «Немецкую волну». В новостях ничего, чего бы я уже не знал. Ничего, что могло бы помочь мне в моем нынешнем положении. Голоса на родном языке действуют ободряюще, но ведь все надо делать с умом, и потому я радио выключаю. Кто знает, насколько хватит батареек. С горсткой крекера сажусь на диван. Делаю несколько глотков, вода — безвкусная. Конусы света блекнут, затем один за другим гаснут — начинается долгая ночь. Приходит Теонест, приносит воду, фасоль, мясо на прутках. Перетаскивает в кладовку свое барахло. Пишу Агате. Пакую вещи, Жду. Она не приходит. В небо взлетает самолет. Сажусь на диван. Смотрю в сад, где опять наступает ночь. А я сижу и слушаю, как бьется мое сердце.