Темные ангелы нашей природы. Опровержение пинкерской теории истории и насилия - Philip Dwyer

поскольку в них представлены совершенно разные даты публикаций, отражающие различные методы исследования и зачастую разнообразные исследовательские вопросы. Свидетельства насильственной травмы могли быть случайной находкой, а не основным объектом исследования, и, возможно, выявлялись и диагностировались по разным критериям. Методы биоархеологического анализа постоянно меняются, и, в частности, анализ насильственной травмы за последние несколько десятилетий претерпел стремительное развитие. Во многом это возвращается к вопросу о связности набора данных и критериях их отбора, которые в случае Пинкера отражают четкую ориентацию на англоязычные публикации и их предварительную доступность. В последнее время все больше работ, посвященных травмам, связанным с насилием в неолите, помимо новых данных о недавно открытых стоянках, включают повторный анализ существующих коллекций в соответствии с современными аналитическими протоколами. Это позволило получить более надежный и более удобный для использования и сравнения набор данных, который продолжает расти, пересматривать ранее проанализированные коллекции и пересматривать диагноз случаев как наличия, так и отсутствия травм, связанных с насилием, которые в значительной степени игнорировались Пинкером. Список доисторических археологических объектов Пинкера, таким образом, может быть легко дополнен примерами, не имеющими никаких признаков насильственных травм. Неравный географический охват и размер выборки влияют на биоархеологическую работу так же, как это происходит в рассказе самого Пинкера о распространенности насилия. Неравномерное распределение насилия является характерной чертой прошлого и настоящего, причем гражданские войны представляют собой особый элемент, сбивающий с толку при оценке насилия в последнем, что недостаточно учитывается Пинкером в его диахроническом сравнении. Зачастую большое количество людей убивают жестоким и эффективным способом, хоронят и перезахоранивают в многочисленных и труднодоступных местах. Травмы, страх и чувство вины выживших, а также политические интересы часто делают проблематичным получение информации об останках и их обнаружение, а также оценку общего числа жертв; политические интересы могут даже не позволить преступлениям стать достоянием общественности и попасть в какую-либо статистику.

Еще одним важным моментом является смешение данных, полученных из мест, связанных с событиями, например, в результате единовременных насильственных конфликтов или резни, таких как Кроу Крик, местонахождение коренных американцев до европейского контакта, датируемое 1325 г. н.э., которое представляет собой масштабное насильственное событие, которое может быть или не быть типичным для данного региона и периода, и данных из обычных захоронений или кладбищ, таких как более ранний пример мезолитического Ведбека, которые могут быть более показательными для повседневного уровня насилия в обществе. Это отдельные наборы данных о насильственном взаимодействии, которые отражают довольно разные аспекты человеческого поведения и общества, например, крупномасштабное массовое убийство или насильственная смерть внутри общины, которая могла произойти по нескольким сценариям, включающим, например, драки один на один, набеги и убийства из мести. Эти разные данные могут также давать совершенно разные картины травматизма и смертности, которые могут быть тесно связаны с возрастом или полом и включать или исключать целые слои общества. Это возвращает аргумент к критике цифр Пинкера. Проблема здесь не только в числовых значениях, но и в отсутствии информации о том, какие слои общества эти цифры реально отражают.

Экспериментальные качества насилия и биоархеология

Несмотря на утверждения об обратном, Пинкер, рассказывая о доисторическом насилии, упускает из виду один из важнейших аспектов этой дискуссии - значение эмпирических и контекстуальных качеств любого насильственного события. На протяжении всей книги Пинкер говорит о впечатлении от жизни в эпоху насилия в сравнении с реальной степенью присутствия и переживания насилия, но он не рассматривает этот вопрос критически для своей собственной работы по доистории. Как люди воспринимали жизнь в далеком прошлом, что было их повседневным присутствием? Мы не знаем, считали ли мезолитические охотники-собиратели-рыболовы из Ведбека свою жизнь особенно жестокой, и, учитывая все еще ограниченный набор данных по скелетам мезолитических людей, мы не можем с уверенностью сказать, насколько Ведбек репрезентативен для мезолита в Европе в целом. Но самое главное, что сравнение различных типов и масштабов насилия, происходивших в хронологически и социокультурно различных контекстах, является более сложной и трудной задачей, чем предполагает Пинкер. Является ли непосредственность борьбы малых групп и их немедленная выгода более жестокой или хладнокровной, чем механизированные войны XXI века? Каковы важные вопросы и по каким стандартам мы судим о том или ином обществе как о более жестоком?

Очевидно, что смертность как основной показатель масштабов насилия является довольно тупым и несколько несовершенным инструментом для истинного понимания прошлого насилия, сводящимся к тому, что можно универсально измерить с помощью простого числа или процента (хотя следует отметить трудности, присущие такому подходу, о чем говорилось во введении). Насильственная смерть, безусловно, отражает важный аспект конфликта, но истинные масштабы, жестокость и последствия насилия невозможно понять без учета его последствий, например, неоднократности. Рецидивисты, т.е. те, кто неоднократно получал травмы, могут показать устойчивое и разовое воздействие насилия и конфликта, а также выявить гендерные и возрастные различия в повторяющихся насильственных взаимодействиях. Изучение аспектов ухода и лечения, оказанного пострадавшим, может дать представление об общественной поддержке и социальных отношениях, а также сбалансировать картину, позволяющую рассматривать насилие как процесс, а не как событие. В последнее время биоархеологи рассматривают этот вопрос на основе более целостного подхода, который использует диагностические критерии характера и последствий травмы, полученные на основе клинических данных, и одновременно учитывает потенциальные потребности в уходе, возникающие в процессе заживления или в результате более длительных нарушений. В недавнем исследовании из Швеции рассматривались когнитивные и функциональные последствия травматического повреждения головы, которые могли потребовать как краткосрочного физического, так и долгосрочного социального ухода. Авторы пришли к выводу, что "человек был частью социально устойчивого общества, в котором забота о человеке является необходимостью для того, чтобы общество не деградировало".

Подобные исследования также помогают нам уйти от "отчуждения", которое мы можем непреднамеренно применять при рассмотрении далекого человеческого прошлого, и сделать индивидуальный и коллективный опыт насилия более соотносимым. Они также не позволяют нам попасть в ловушку сведения насилия к одному моменту времени, проявляющемуся в изнурительной или смертельной травме (счетчик смертности Пинкера), и признают его как процесс, имеющий значительные последствия для индивида и его/ее социальной сети.

 

Заключение

Можно утверждать, что многие из приведенных ранее соображений и критических замечаний относятся к незначительным семантическим моментам, которые не должны умалять всеобъемлющего тезиса Пинкера, но между статистическими и междисциплинарными недостатками и его поверхностной междисциплинарностью они складываются в значимое целое, которое не следует игнорировать. Это имеет отношение не только к предыстории, но и к историческому периоду. Показательно, что тезис Пинкера, несмотря на его известность как в популярной, так и в академической среде, не занимает заметного места в