Байки доктора Данилова 2 - Андрей Шляхов

Сестричкин прекрасно представлял последствия внезапного «оголения» подстанции. Пойдут задержки, население забросает мэрию жалобами, мэр взъярится и устроит показательную порку всем причастным, начиная с директора Департамента и заканчивая заведующей подстанцией. Сестричкину тоже достанется за плохую работу с кадрами. Как бы не пришлось возвращаться туда, с чего начинал — в участковые терапевты.

В участковые терапевты Сестричкину очень не хотелось. Одно дело — вершить судьбы людские в уютном кабинете со всеми удобствами и получать за это хорошую зарплату плюс агромадные премии, и совсем другое — бегать савраской по вызовам за жалкие гроши (да, именно так — в сравнении с тем, что получает в месяц главный кадровик московской скорой помощи, зарплата участкового терапевта выглядит жалко).

Произошло невероятное событие, которое тут же вписали в анналы скоропомощной истории. Пригласив Верещагина для разбора дела, Сестричкин был с ним изысканно вежлив и сумел обойтись без вечного своего «таким, как вы, на «скорой» не место!». Более того, он уговаривал Верещагина написать в объяснительной неправду!

— Ну вы же понимаете, как складываются обстоятельства. Избиение это у подъезда злополучное, начальник у жалобщицы имеет связи в департаменте… Департамент жаждет крови. И если вы продолжите упорствовать, то мы будем вынуждены вас уволить. У нас нет другого выхода.

— Делайте то, что считаете нужным, а я буду делать то, что я считаю нужным! — стоически отвечал Верещагин.

— Но вы же должны понимать, что после увольнения вы нигде в Москве не устроитесь! Даже санитаром в приемный покой! И в Подмосковье, кстати говоря, тоже!

— Плевать! Уеду в Тверь, устроюсь там на «скорую». У меня в Твери родственники, приютят на первых порах.

Отчаявшись уговорить Верещагина, Сестричкин решил его подкупить.

— Жаль терять такого хорошего врача, — сказал Сестричкин. — Заведующая подстанцией о вас очень хорошего мнения. Вы вполне могли бы стать старшим врачом…

Это уже не шло ни в какие ворота и вообще не могло произойти. Великий и Ужасный Сестричкин предлагал повышение сотруднику, который совершил должностной проступок и считал себя правым! Сказать кому — не поверят. Нонсенс! Парадокс! Абсурд!

— Я не хочу быть старшим врачом, — ответил Верещагин. — Мне нравится лечить людей, а не в бумагах копаться.

— Идите и подумайте! — велел Сестричкин. — Два-три дня у вас есть, но не больше.

— Я не передумаю, — сказал на прощанье Верещагин.

Выход из безвыходного положения нашел фельдшер Кочеляев. Он явился вечером домой к жалобщице (адрес узнал из жалобы) и сказал следующее:

— Формально вы правы, доктору не следовало так разговаривать с вами. Вот даже в раздраженном состоянии нельзя было употреблять тех слов, которые он употребил. Жалоба ваша обоснована, но я прошу вас оценить последствия. Если вы не заберете жалобу, доктора Верещагина уволят, тут уж без вариантов, потому что кипиш поднялся страшный. И больше он на «скорую» вернуться не сможет. А Верещагин, чтоб вы знали — один из лучших врачей подстанции и вообще всей московской скорой помощи. Он в каждое дежурство спасает жизни, делает невозможное там, где другой врач не справился бы. Верещагин — профессионал с большой буквы. Работает Верещагин на полторы ставки, сутки через двое, то есть десять смен в месяц. За смену он как минимум одного тяжелого пациента выдергивает с того света. Если его уволят по вашей жалобе, то знайте, что каждые три дня по вашей вине будет умирать человек, которого Верещагин мог бы спасти.

Агитация Кочеляева была немного спекулятивной, но на жалобщицу больше подействовала эмоциональность, чем содержание. Вдобавок, за прошедшее с момента написания жалобы время она уже успела успокоиться, страсти улеглись.

— Хорошо, — сказала она. — Я заберу свое заявление, если ваш доктор передо мной извинится. Только пусть сюда не приходит, я его домой не впущу, такого агрессивного. Может прийти ко мне на работу.

— Завтра же придет! — заверил Кочеляев. — И я с ним буду, прослежу, чтобы все прошло хорошо.

Для убеждения Верещагина Кочеляев использовал три довода.

Первое — ну какая, к чертям собачьим, Тверь? Твое место здесь, на родной подстанции, и ты сам это знаешь.

Второе — о себе не думаешь, так хоть заведующую подстанцией пожалей. Ей всего-ничего до пенсии осталось, дай доработать спокойно.

Третье — уважающий себя мужик не должен обзывать беззащитных женщин «безмозглыми курицами», «полными дурами» и «идиотками». Тем более — при исполнении должностных обязанностей. Аффект аффектом, а вести себя надо достойно. Так что ступай, друг любезный, и извинись за такие слова.

Верещагин так и сказал жалобщице:

— Смысл моих слов был целесообразным, но за форму я прошу прощения. За нехорошие слова мне реально стыдно, а за все остальное — нет.

— Извинения приняты, — ответила на это жалобщица. — Я отзову свою жалобу. А вы прикольный.

— Прикольный? — переспросил Верещагин, краснея лицом.

— Все хорошо, что хорошо кончается! — быстро сказал Кочеляев. — Всем спасибо, нам пора.

Взяв Верещагина за руку, Кочеляев выволок его из кабинета. Стать у Кочеляева была медвежья, вдобавок он серьезно занимался дзюдо, поэтому у Верещагина не было другого выхода, кроме как подчиниться.

— Прикольный? — бухтел Верещагин, пока Кочеляев вел его по коридорам. — Что во мне прикольного? Я ей что — клоун?

— Ты на нее жалобу напиши, — поддел Кочеляев. — В министерство финансов.

— Жалобу я писать не стану, но поговорить с ней поговорю, — пообещал Верещагин. — Надо же объяснить, что я не клоун.

— Второй раз я тебя из дерьма вытаскивать не стану! — предупредил Кочеляев. — Звони ей, письма пиши, но сначала дождись, чтобы она жалобу забрала.

На следующий день они дежурили, потом Верещагин отсыпался до позднего вечера, так что позвонить жалобщице (теперь уже бывшей) он смог только через три дня после встречи в офисе. Телефон фирмы нашел в Сети, попросил соединить с главным бухгалтером — соединили без лишних вопросов…

Спустя восемь месяцев Верещагин объявил на подстанции о скорой женитьбе.

— Вау! — возбудились подстанционные девы, многие из которых имели на Верещагина виды. — Кто такая? Почему не знаем?

— Да все вы ее знаете, — усмехнулся Верещагин. — Это та, которая на меня в Департамент жаловалась.

В воскресное утро вызов к мужчине сорока лет на «плохо с сердцем» никого не удивляет. Очень многим по субботам и воскресеньям становится плохо с сердцем после вчерашнего.

По дороге бригада играла в тотализатор. Ставили по сто рублей (чисто символически, но, если Фортуна повернется задом, то полторы тысячи можно проиграть за смену запросто) и угадывали реальный повод к вызову.