Колесница Джагарнаута - Михаил Иванович Шевердин

тем более есаулов. Отыгрался в восемнадцатом в Форт-Александровском. Ни одна белоофицерская шкура от моей пули не ушла… Так вот, товарищ комбриг, мой ход… — И мрачный, грозный он склонился над доской, но ненадолго. Он поднял свою массивную голову, покривил губы, пытаясь изобразить улыбку, и съехидничал: — Но вообще с бабами поосторожнее! За них и обкорнают. А вот кавказского пленника узнать бы, что за кавалер? Дело труба. Вдовушка-то поклоняется Магомету. Тут и башку оттяпают. Подумаешь, смельчак! В какое положение веселую вдову поставил? Растерзают ее свои же магометане.

— Доплывем — разберемся, — попыхивая трубкой, проворчал Соколов.

Доводы мрачного моряка, при всей вескости, имели изрядный изъян: в них не было и намека на логику. Или капитан в той истории с женушкой есаула проявил себя отнюдь не только рыцарем, защитником слабых женщин, или он с той поры, как лишился ушей, стал женоненавистником.

Теплоход бодро двигался на юг. Волны, зеленые с кремовыми вспененными гребешками, подымались выше бортов, а шахматный матч на капитанском мостике в соленых брызгах и шуме бури все продолжался с тем же упорством и азартом. Сделав ничью, Алексой Иванович уступил место Соколову, а сам пошел побродить по мокрой палубе теплохода. Мансурову сделалось совсем тоскливо. Никогда его не мучила морская болезнь, но сейчас где-то под ложечкой вдруг начало сосать. Вдобавок история «кавказского пленника» его встревожила. Неужели стали известны его встречи с Шагаретт на кимэ?

Он вдохнул полной грудью несколько раз насыщенный соленой свежестью воздух, выждал, пока нос теплохода не забрался на особо высокую волну, и, балансируя по раскачивающейся под ногами, залитой водой палубе, сбежал по лесенке прямо в кают-компанию и с размаху шлепнулся за длинный, совсем пустой стол, застланный кипенно-белой накрахмаленной скатертью. В огромном, тяжелом, во всю стену буфете все звенело и бренчало. Люстра из приторно розового стекла угрожающе раскачивалась под потолком.

Появился кок в белом колпаке, скептически долго разглядывал инженера, очевидно не понимая, как гражданскому человеку, не моряку, вздумалось ужинать в такую качку. Инженер поднял глаза и встретился с острыми глазами кока.

— Эге, Мартирос! Взводный!

— Алеша! Наш комиссар!

Пошатываясь от качки, Мартирос бросился, толкая стулья, к инженеру. Они обнялись.

Отстранив на вытянутую руку Алексея Ивановича, кок смотрел и смотрел. На глазах его выступили слезы:

— А где это вас, Алексей Иванович, разнесли так… саданули? Шрам-то какой. Но ничего, красоты не убавилось. Вы у нас всегда в красавчиках ходили. Молодой, красивый — все говорили…

— А вот и не молодой, и не красивый, — усмехнулся инженер и посмотрелся в огромное, во всю стену кают-компании зеркало. На него смотрело лицо солидного по возрасту мужчины, с уже наметившимися морщинами, с темной от загара кожей и с ярко-белым шрамом от виска к скуле. — М-да, это царапина Алика-командира… Да, самого! Помнишь, он все грозился кончиком острия… он так и говорил: «Кончиком острия, — инженер сказал по-таджикски, — сниму с проклятого комиссара буденовку со звездой». Да вот промахнулся, не успел. Дела былые. Как живешь, смельчак Мартирос? Храбрец взводный Мартирос! К кухонной плите встал, а? — И он тоже отодвинул на длину рук кока и разглядывал с интересом его белоснежный поварской колпак и столь же белый халат.

— Демобилизовали! Отвоевались в двадцать восьмом… Туда толкнулся, сюда. Вызвали из строя и объявляют: «Кто на командные курсы? Кто в парикмахеры? Кто на рабфак? Кто в повара?» Ну и что ж! И вы, наш комбриг, гроза курбашей, вон, вижу, в пиджачке! В кепочке! По гражданке пошли?

— Прав ты, Мартирос, не обижайся. Верно говоришь. Ну, а поваром ничего! Хорошо даже! Замечательно! Но объясни все-таки!

— Я Мартирос, бедный армянин, малограмотный. Вы же нас в Байсуне гоняли в ликбез. Обучали. Знаете наше образование. В парикмахеры не захотел. А в кухне шашлык, каурма, плов… Все умеем. Товарищ комбриг, что подать?.. Беда, готовили один кавардак на ужин. Зато мясо… мясцо, а! Барашек с Огурчинского, с острова!

— Давай барашка!

— Момент. Только подогрею. Мигом!

«Храбрец Мартирос! Дьявол Мартирос! Как рубал! И вот — повар! Повар на пароходе». Инженер задумался.

Очень скоро Мартирос появился с пышущим паром, начищенным до блеска изящным судком — остатком былой роскоши. Впрочем, все блестело, все источало ароматы, и инженер поужинал с аппетитом. Он расспросил о событиях на море и на суше. Мартирос отличался словоохотливостью. Говорил он много, слушал инженер довольно рассеянно, но вдруг насторожился. Кок помянул «кавказского пленника», и Мансуров не удержался:

— Кавказский пленник? Что он сделал, этот ваш пленник?

— Секрет фирмы! Все засекречено. Всё весь мир знает! Кочакчи — это контрабандистов у нас так называют — туда-сюда бегают. Вот весь мир и прознал, даже в Баку и Астрахани уже знают, что христианин женился на мусульманке, кяфир — на правоверной! О! Вох-вох! У нас в Гяндже в старое время за такие шашни татаро-армянская резня приключалась. А этот пленник, говорят, к тому же инженер, культурный, называется, человек. Нахал! Украл на кавказский манер жену — и хоть бы хны! Однако, говорят, девушка персик!

При слове «инженер» в груди Алексея Ивановича что-то оборвалось.

— Кто говорит? — раздраженно спросил он.

— Все порты Каспия говорят.

— А как это случилось?

— И в Баку, и в Красноводске, и в Астрахани, и всюду вам расскажут про инженера. Храбрый человек инженер — взял за себя вдову, да еще мусульманку!

Рассказывал Мартирос и все посмеивался. Рассказывал многословно, усиленно размахивая руками, гримасничая так, что все лицо ходуном ходило. Забыл про свой камбуз, но никто больше не шел в кают-компанию.

Шторм, видимо, усиливался. Пол угрожающе вздымался и опускался. В старинном буфете звенела посуда, гремели и бренчали на неустойчивом столе судки, стулья скользили взад и вперед. Рев ветра и волн врывался в иллюминаторы вместе с солеными брызгами, и, хотя кок гаерничал и изображал всю историю «кавказского пленника» несколько в юмористических тонах, выглядел его рассказ драматично и тревожно.

Роман инженера и рыбачки, по рассказу кока, произошел в Гассанкули.

Чтобы представить себе этот город и порт на юго-западном берегу Каспия, нужно вспомнить, что он расположен на абсолютно ровном, плоском, как доска, пляже, тянущемся на сотню верст, лишенном малейших признаков растительности. Синее бездонное небо, желто-красный песок, синяя гладь моря и странные, на первый взгляд, постройки — русские бревенчатые избы на сваях. Во время шторма море забегает порой глубоко внутрь пустыни. И тогда уже не Гассанкули получается, а Венеция. Можно сообщаться меж домами исключительно на лодках. Живут в Гассанкули потомственные рыбаки, на протяжении сотен поколений занимающиеся ловом рыбы, а в свободное время не